Герои на все времена

Домовой повернулся и не спеша заковылял в темноту между трубами.

— Камня на камне не оставлю! — взвыл генерал.

Из темноты блеснули желтые глаза:

— Хозяину отдам. А ты — чужой.

И сгинул. Будто и не было.

Тучков рванулся за ним в темноту, но пальцы ухватили воздух. А где-то в стороне раздались осторожные шаги и тихий смех. Генерал выпрямился, тяжело дыша. Не миновать ему выволочки от Чичагова. И сокровищ не нашел, и француза можно упустить. Дьявол забери этих Радзивиллов!

За спиной кашлянул Гмыза. Генерал резко повернулся, подошел к нему и, взяв денщика за грудки, прошипел:

— Скажешь кому, сгною в Сибири.

Томаш Гмыза сглотнул:

— Паняу, ваша прэвасхазицельства…

Генерал отпустил его и пошел к лесенке. Где-то в стороне опять прошелестели шаги, но Тучков не обратил на них внимания. Сейчас все, что он мог сделать, — это поспешить к Борисову, дабы перехватить отступающих французов и хоть так реабилитироваться перед Чичаговым. Сокровища Радзивиллов Сергея Алексеевича больше не волновали.

* * *

Лето 1817 года выдалось жарким. В городе Тучкове, который Сергей Алексеевич на собственные средства десять лет тому назад основал недалеко от Измаила, спастись от зноя можно было только в беседке, увитой виноградом и стоящей подле воды.

Опальный генерал так и поступал.

Сергей Алексеевич потер небритый подбородок, снял нагар со свечей и вернулся к письму.

«…посчитал — уж пятый год тянется странное мое состояние. Я все так же числюсь на службе, но содержания и приказов не получаю. Сказать по совести, Господь с ним, с содержанием — свои деревни есть. Куда прискорбнее, что приказов нет. Выходит, не нужен я более государю и Отечеству?

Пусть я провинился (хотя вина и не доказана), ну так пусть бы сослали. Хоть в Оренбург, хоть в Сибирь — только бы к делу приставили! А то невмоготу уже тут сиднем сидеть.

Вот и раны старые стали беспокоить, и сердце шалит — все от того же. Дела, брат, дела хочется! Я тут, в Тучкове, конечно, руковожу, но пустое это, мелкое. Уж и не знаю, чем спасаться. Вирши не идут. Почти закончил писать свой «Словарь военный, содержащий термины инженерные и артиллерийские», но и он застрял у меня, словно обоз в распутицу. Перевожу Горация с Еврипидом, тем и пробавляюсь.

Дал бы Господь сыновей, учил бы их. А так — с местными мальцами штудии наладил.

А еще, скажу по секрету, стал подумывать — может, в Альбион податься? Хоть я русский, но бриттам могу пригодиться для дела. Коль здесь никому не нужен».

Сергей Алексеевич, вздохнул, поставил перо в чернильницу и процедил сквозь зубы:

— Черт бы побрал этих Радзивиллов с их дворцом…

Прикрыв глаза, Тучков откинулся на спинку кресла. Прислушался.

Хоть время близилось к полуночи, городок не молчал. Откуда-то издалека доносилось слаженное девичье пение. Совсем недалеко лепетал ребенок, и в ответ ему смеялся мужчина. Ближе к реке перебрехивались собаки. Оглушительно стрекотали цикады.

Среди ночных звуков Сергей Алексеевич уловил чужое дыхание.

— Надо же, Егорка, как ты подкрался, — похвалил Тучков. — Ужин, что ли, принес? Поставь на стол и ступай. Завтра, как обещал, стрелять пойдем.

Дыхание не исчезало.

Сергей Алексеевич открыл глаза и вздрогнул. На перилах беседки лицом к нему сидел хатник. Тот самый, радзивилловский.

Сергей Алексеевич моргнул. Домовой никуда не исчез. Тучков перекрестился. И перекрестил домового. Тот никак не отреагировал. Только погладил бороду дрожащей рукой.

— Ну, здравствуй, — выдавил наконец Сергей Алексеевич. — Чему обязан?

— Твой звал, — проскрипел домовой.

— Кто мой? — не сразу понял Тучков, потом спохватился. — Домовой? Ты о нем говоришь?

— Жаловался. Говорил, сохнешь. Просил очень.

Только сейчас Тучков заметил, что домовой изменился.

Волосы уже не торчали буйно в разные стороны, а свалялись местами в жидкие сосульки, рыжина поблекла, в желтых глазах появились грязные пятна. Домовой сидел сгорбившись, как старик, потерявший всю семью, до последнего правнука. Сергей Алексеевич видел таких стариков много раз — здесь, у Измаила, в Грузии, в Польше.

— Тебе, я вижу, и самому несладко, — мягко сказал Тучков. — Это из-за Доминика?

Домовой кивнул; голос его звучал так, будто в горле стоял ком:

— Он не вернулся.

Тучков отвел глаза в сторону:

— Почему — знаешь?

— Знаю. Погиб.

Они замолчали. Пенье девушек стихло, мужчина с ребенком молчали, собаки брехали вполсилы. Только цикады продолжали нещадно тарахтеть.

Первым заговорил Тучков:

— Что сокровища? Все стережешь?

— Стерегу, — безрадостно ответил домовой.

Сергей Алексеевич оглядел беднягу, замялся было, но все же спросил:

— Так, может, отдашь? Тебе ответ за них держать уж не перед кем, хозяина у тебя больше нет. С меня же опалу снимут, коль я передам все в казну государю. А тебя… Хочешь, к себе возьму? Построю еще дом, живи себе.

Домовой повернулся боком, пряча глаза, еще больше сгорбился:

— Ты — чужой. Нельзя.

— А кому можно? Дети Доминика в замок до сих пор не вернулись. И вряд ли вернутся. Что будешь делать?

Домовой шмыгнул носом:

— Ждать.

— Долго?

— Всегда.