Конечно, такое совпадение — отъезд императора в Ставку 22 февраля и начало мятежа 23-го — не было случайным. Но интересно, что такое развитие событий стало полной неожиданностью для большинства политиков страны. Л.Д. Троцкий в «Истории русской революции» отмечал: «23 февраля было международным женским днем (по старому стилю. По новому — 8 марта. — В. Б.). Его предполагалось в социал-демократических кругах отметить в общем порядке: собраниями, речами, листками. Накануне никому и в голову не приходило, что женский день может стать первым днем революции. Ни одна организация не призывала в этот день к стачкам». Ему вторит В.М. Чернов: «Ни большевики, ни меньшевики, ни Рабочая группа, ни эсеры, как по отдельности, так и общими усилиями не смогли вывести на улицу петроградских рабочих». А вот думские оппозиционеры по поводу февральских массовых выступлений в Петрограде не писали ничего или отделывались в мемуарах невнятными фразами, потому что на самом деле были прекрасно осведомлены о том, кем именно направлялись события. Это были те самые «союзники» России по Антанте, заинтересованные не в совместных победных лаврах, а в поражении России в войне и дальнейшем распаде огромной страны…
Своего рода съездом этих антирусски настроенных сил стала межсоюзническая военная конференция, проходившая в Петрограде 19 января — 7 февраля 1917 года. Английскую делегацию на конференции возглавлял член военного кабинета Великобритании (и одновременно крупный банкир) виконт Альфред Мильнер. Этот «союзник» четырежды лично встречался с Николаем II и 4 февраля передал ему записку, в которой требовал создания в России «ответственного министерства», составленного из представителей думской оппозиции. Имелись у Мильнера и соображения по поводу дальнейших военных действий: так, он считал необходимым ввести в штаб Верховного главнокомандующего представителей союзников с правом решающего голоса и провести ротацию высших командиров русской армии с учетом мнения союзников. То есть России предлагалось попросту добровольно стать безвольным сателлитом стран Антанты. Английский министр иностранных дел А. Бальфур в беседе с военным обозревателем газеты «Тайме» полковником С. Репингтоном признал, что «монархам редко делаются более серьезные предупреждения, чем те, которые Мильнер сделал царю». К чести Николая II, он отверг требования Мильнера (правда, в весьма сдержанных выражениях), а 13 февраля не стал слушать и В.И. Гурко, который (по всей видимости, по согласованию с Мильнером) добивался у императора того же самого. Но, не согласившись на наглые требования британских «союзников», император, сам того не зная, подписал себе приговор: убедившись в его неуступчивости, Мильнер дал отмашку на проведение в Петрограде спецоперации под названием «Февральская революция», на что было израсходовано более 21 миллиона рублей. Потому и начались в Петрограде массовые волнения, ставшие сюрпризом для политиков, потому и потребовалось немедленно вернуть в Ставку ничего не подозревавшего Верховного главнокомандующего…
Масштаб мятежа нарастал с каждым днем: 24 февраля в столице бастовало уже 170 тысяч человек, через день — 240 тысяч. 25 февраля противостояние бастующих рабочих и полиции стало вооруженным, к требованиям хлеба прибавились лозунги «Долой войну» и «Долой самодержавие». Столичные власти растерялись, меры, которые они предпринимали для подавления восстания, оказались смехотворными.
Но самое главное — в Петрограде уже не было императора, который мог бы отдать приказ немедленно расправиться с мятежниками!.. Теперь он был, сам не осознавая этого, полностью зависим от чинов Ставки, которые могли снабжать (или не снабжать) императора той информацией, которую считали нужной. Объяснялось это… заботой о Верховном. Когда флигель-адъютант императора полковник А.А. Мордвинов заметил, что императору не подают некоторых телеграмм, «кто-то из офицеров штаба ответил, что это делается нарочно, по приказанию Начальника штаба, так как известия из Петрограда настолько тягостны, а выражения и слова настолько возмутительны, что генерал Алексеев не решался ими волновать Государя».