Герои Первой мировой

Но вернемся в июль 1917-го, к череде дисциплинарных указов. Вместо того чтобы, как мыслили Керенский и Брусилов, испугаться военно-революционного суда, прийти в себя и взяться за службу, «армия свободной России» подняла возмущенный рев: «За что боролись?» И полетели во всевозможные всероссийские и центральные советы десятки писем и телеграмм «снизу» в таком духе: «Полковой комитет, обсудив в экстренном порядке приказ по Военному Ведомству за № 536 и телефонограмму о смертной казни за № 155228 за подписью Керенского, горячо протестует, ибо это уничтожает достоинство Революционной армии, в частности, и позор для человечества вообще. Где великий дар Русской революции — отмена смертной казни?» И т. д., и т. п.

Внешне серия приказов 7—12 июля 1917 года сильно облегчила службу строевому офицерству — теперь солдат формально не мог митинговать сколько душе угодно, уходить в тыл во время боя или читать «Правду». Однако на деле все привело к еще большему обострению отношений между офицерами и рядовыми. А нововведения (военно-революционные суды) «работали» далеко не всегда и не везде — многие части попросту отказывались их у себя создавать, ссылаясь на все те же «достоинство Революционной армии» и «великий дар Русской революции». Если суды и создавались, то действовали весьма специфически — например, арестованных за антивоенную пропаганду большевиков отпускали по требованию солдат, а из 160 взбунтовавшихся чинов 63-го Сибирского стрелкового полка суд оправдал 159. Словом, все эти громкие приказы о расстрелах и военно-революционных судах в реальности практически не работали.

После летней катастрофы на всех фронтах Брусилов прекрасно понимал, что его дни на посту Верховного главнокомандующего сочтены. Правда, через неделю после своей отставки он уверял журналистов в том, что «ни одной секунды не думал об уходе», а в мемуарах описывал некий странный разговор с неназванным лицом, в котором у Брусилова якобы интересовались, не согласится ли он взять на себя роль военного диктатора?.. В реальность такого разговора верится с трудом: за те два месяца, что генерал находился на посту Главковерха, никакого намека на «диктаторство» он не проявил, напротив, стремился угодить всем подряд — и Керенскому, и солдатской массе. Тем более что подходящая кандидатура на роль «диктатора» у Керенского уже имелась. Эту роль предстояло сыграть генералу от инфантерии Л.Г. Корнилову, который в 2 часа ночи 19 июля 1917 года сменил Брусилова на посту Верховного главнокомандующего…

Алексей Алексеевич узнал об этом в 11 часов утра того же дня. Телеграмма из Петрофада предписывала не дожидаться Корнилова и сдать дела начальнику штаба Верховного. Оскорбленный такой поспешностью, Брусилов уехал из Могилёва вечером 19 июля. Поселился он в Москве, в собственной квартире, находившейся в доме № 4 по Мансуровскому переулку (ныне в этом здании располагается посольство Сирии в Российской Федерации).

В отличие от большинства высших русских военачальников, в той или иной степени одобривших действия Л.Г. Корнилова во время так называемого Корниловского мятежа, Брусилов нового Верховного главнокомандующего не поддержал, так как относился к нему без всякой симпатии («Корнилов своего рода Наполеон, но не великий, а малый… Он полководцем не был и по свойству своего характера не мог им быть… Бедный человек, он запутался сильно»). Хотя сторонники Корнилова, видимо, искренне надеялись использовать авторитет Брусилова в армии в случае удачи. Как явствует из воспоминаний М.Л. Нестерович-Берг, Брусилов намечался на роль главы восстания Московского гарнизона. Однако делегации, явившейся к нему, генерал заявил: «Вы не первые ко мне с таким предложением, но должен вам сказать, как всем вашим предшественникам, что почитаю всю эту затею авантюрой, во главе которой я, генерал Брусилов, стоять не намерен. Довольно того, что генерал Корнилов оказался изменником и, собрав бунтовщиков, пошел против правительства». «Никто не предполагал тогда, что Брусилов окажется тем, чем он оказался впоследствии: изменником», — заключает М.Л. Нестерович-Берг…