Герои, почитание героев и героическое в истории

Душа не ветер, заключенный в капсулу. Всемогущий Создатель не часовщик, который когда-то, в доисторические времена, сделал часы из вселенной и сидит с тех пор перед ними и следит, что с ними творится! Вовсе нет. Отсюда происходит атеизм, являются, как мы говорим, многие другие «измы», и итогом всего является рабство, противоположность героизму, печальный корень всех страданий, какими бы именами они ни назывались. И действительно, точно так же, как ни один человек никогда не видел вышеупомянутого ветра, заключенного в капсулу, и считает это, строго говоря, более ложным, нежели понятным, – он одинаково находит, что всемогущий часовщик представляет собой весьма сомнительный предмет. В соответствии с этим отрицает его и вместе с ним еще многое другое. К сожалению, неизвестно, что именно и сколько другого! Вера в невидимое, безымянное и божественное, присутствующее во всем, что мы видим, делаем и переживаем, составляет сущность всякой веры. Как бы она ни называлась, если это отрицать или, что еще хуже, признавать это только на словах или в переплетенных молитвенниках, что же вообще останется тогда достойное веры?

Один из фактов, приведенных доктором Эдисоном в его сочинении о призрении бедных в Шотландии, произвел на нас глубокое впечатление. Бедная ирландская вдова, муж которой умер на одной из маленьких улиц Эдинбурга, лишенная всяких средств существования, покинула свою квартиру с тремя детьми, для того чтобы просить помощи в благотворительных учреждениях этого города. Ее стали направлять из одного учреждения в другое, ни в одном из них ей не пришли на помощь, пока наконец силы окончательно не оставили ее. Она заболела тифом, умерла и заразила всю улицу, на которой жила, своей болезнью, так что еще семнадцать человек умерли от тифа. Человеколюбивый врач спрашивает по этому поводу, как будто сердце его слишком переполнено для того, чтобы как следует высказаться: «Не следовало ли бы помочь этой бедной вдове хотя бы ввиду экономии?» Она заболела тифом и убила семнадцать человек из вас! Очень странно! Покинутая ирландская вдова обращается к своим собратьям, как бы говоря: «Смотрите, я валюсь с ног из-за отсутствия помощи; вы должны помочь мне! Я ваша сестра, кость от костей ваших, нас сотворил один Господь; вы должны помочь мне!» Они отвечали: «Нет, это невозможно; ты нам не сестра». Но она доказывает свое родство: ее тиф убивает их. Они действительно были ей братья, хотя и отрицали это! Нужно ли было когда-либо человеческому существу искать еще более глубокие доказательства?

В этом случае, как и в других, оказалось вполне естественным, что управление бедных богатыми предоставлено уже давно теории спроса и предложения, laissez faire и т. д., и везде считается «невозможным». «Ты не сестра нам: где была бы хоть тень доказательства этому? Вот наш пергамент, замки, которые неоспоримо доказывают, что наши денежные ящики действительно наши и что они тебя совершенно не касаются. Иди своей дорогой! Это невозможно!» «Но что же нам, собственно, делать?» – слышу я возглас многих рассерженных читателей. Ничего, друзья мои, до тех пор, пока вы себе снова не приобретете Душу. До тех пор все будет «невозможным». До тех пор я даже не могу предложить вам купить на два пенса пороха и свинца, как бы сделали древние спартанцы, чтобы убить эту бедную ирландскую вдову без рассуждения. Ей ничего больше не оставалось, как умереть, заразить вас своим тифом и доказать этим свое родство с вами. Семнадцать из вас, лежащих мертвыми, уж не будут отрицать, что она была плотью от плоти вашей, и, может быть, кое-кто из живых также примет это к сердцу.

«Невозможно». Об одном пернатом, двуногом животном говорят, если вокруг него отчетливо мелом обвести кольцо, то оно сидит заключенным, как бы окруженным железным кольцом судьбы. Оно умирает, хотя уже видит пищу, или дает себя откормить до смерти. Имя этого бедного двуногого существа – гусь, и когда он хорошо откормлен, то из него делают паштет, который многими очень ценится.

29. Какие мы дураки! К чему мы раним себе колени и ударяем себя озабоченно в грудь и молимся день и ночь Маммоне, который, даже, если уже и согласился бы услышать нас, не может нам, однако, ничего дать. Если даже допустить, что глухой бог услышал бы нашу мольбу, что он превратил бы нашу медь в массивное золото и всех нас, голодных обезьян богатства и важности, превратил бы завтра в настоящих Ротшильдов и Говардов, что бы мы от этого еще имели? Разве мы и так не граждане этой чудной вселенной, с ее млечными путями и вечностями, невыразимым блеском? Что мы так мучаемся, трудимся, рвем друг друга на куски, чтобы как-то выиграть еще клочок земли, а чаще еще лишь призрак его, в то время как самого большого из этих владений не видать уже и с луны.