Героиновые пули

На затылке, где начиналась ложбинка, которая тянулась от основания черепа к шее, сидела пурпурная родинка размером с горошину. Когда Кузьма её разглядел у него от удовольствия дрогнуло сердце — надо же, сама судьба посадила на человека естественную метку, словно подсказывала, куда ему стоит нанести смертельный удар.

Важно… нет, не просто важно, это даже дело чести стрелка — втюхать пулю прямо в отметину.

Конечно, рассказывать Кузьме об удачном выстреле никому не придется, но разве самому не бывает приятно от хорошо выполненной работы? Разве не будет тешить собственную гордость мысль — ты попал прямо в муху?

Они подошли к месту где край возвышенности крутым склоном стекал в низину, зеленевшую свежей травой.

Чепурной выразительно сплюнул.

— Вы что? — спросил Кузьма, не поняв какой смысл имел демонстративный плевок. Если человек просто плюнул, то не надо было делать это так звучно и заметно.

— Смотреть противно! Деньги ни хрена дают человеку, кроме вещей — ни культуры, ни воспитания. Посмотри, вокруг такая красота и все равно все засрано, даже овраг.

Кузьма давно привыкший к лицезрению проявлений свинства, которые постоянно видел вокруг, пытался сбить воинственный пыл Чепурного.

— Причем тут деньги?

— Притом, дорогой, что пивные банки и пластиковые бутылки из под соков не рождаются в этом лесу. Какая-то сволочь везла их сюда из города. И не в котомке на автобусе или электричке. Везла в лимузине, чтобы выжрать здесь и потом бросить. А ты знаешь, что это за овраг?

Кузьма посмотрел на громадную рану земли. Ее крутые травянистые борта покрывал молодой лесной подрост, а над ним высились золотистые стволы вековых сосен, и дремучие ели простирали в стороны темные лапы. По дну оврага струился и негромко журчал светлый ключ.

— Не, не знаю.

— Вот! — Чепурной страдальчески поморщился. — Ни хрена мы не знаем о земле, на которой живем. Иваны, не помнящие родства!

— Ну, покатили бочку, — Кузьма вложил в реплику максимум насмешливости. — Я лично сюда попал впервые, и возможно больше никогда не вернусь.

— Во! Точно так рассуждали и те засранцы, которые здесь набросали мусор: больше сюда не вернемся. А я, между прочим, в этих местах и раньше бывал. Когда учился, мы отсюда уходили на байдарках вниз по Москве. Сюда добирались транспортом, а дальше уже сплавлялись. Вечерами пекли картошку, грели тушёнку. Конечно, гитара. Денег не было, а жизнь казалась наполненной. Мечты, разговоры, планы, любовь — все было. Зато теперь, куда ни глянь, один разговоры о баксах, марках, тысячах, миллионах. С экранов поносом истекают, зовут, призывают: купи, купи… Купи три жвачки, пошли доброму дяде фантики, а тот не спит ни днем ни ночью, все ждет, когда тебе дорогой приз отвалить. Оглянешься — все вокруг жуют. Девки, бабы — и те. Всюду — в метро, в кино, в театре, как коровы двигают челюстями…

— Жвачку не обожаю, — Кузьма сплюнул. — Говорят они её из старых презервативов делают. Не зря — спермин…

Чепурной ухмыльнулся.

— Никогда не слыхал.

Кузьма сделал несколько шагов в сторону оврага. Остановился, подняв голову. Спросил Чепурного:

— Как вы думаете, Николай Фомич, какой рост у этих сосен? Метров по сорок?

Чепурной задрал голову и посмотрел туда, где на голубом фоне неба зеленели пушистые макушки деревьев. Кузьма ещё раз быстро огляделся, выдернул из-за пояса пистолет, придвинул его к удобно откинутому затылку. В последнее мгновение жизни краем глаза Чепурной заметил движение Кузьмы. Он даже увидел блеснувшую в его руке сталь оружия. Но он не ощутил ни злости, которая заставила бы его сделать резкий рывок и предпринять попытку отбить в сторону пистолет; ни страха, который бы вырвался в диком предсмертном крике.

Его вдруг обуяло тупое безразличие к себе, к окружающему миру, к тому, что было и что могло быть; к тому что уже произошло и что ещё должно случиться.

Он видел синее небо, по которому плыли два белых пушистых облачка, видел золотистые стволы сорокаметровых сосен, подпиравших небо зелеными кронами, и все его ощущения, его мир, его Вселенная вдруг сосредоточились в рамках этой картины, которая тут же вспыхнула красным пламенем, взорвалась и погасла, погрузившись в глубокую, бесконечную и непроглядную тьму.

Звук выстрела, придавленный глушителем, и последний хриплый выдох уже убитого человека слились воедино. Чепурной как подкошенный рухнул на спину. Кузьма слегка отступил, освобождая ему место для падения. Едва тело грохнулось о землю, Кузьма убрал пистолет и оттащил тело убитого к крутому борту оврага. Потом подтолкнул его ногой…

Кузьма Сорокин в принципе не любил убивать людей, и если делал это, то не для души, а лишь по обязанности. В говночисты люди идут тоже не по призванию: кто-то же должен содержать в чистоте места общественного пользования. Короче, есть много разных профессий, которые, как бы это сказать, ну не очень что ли, уважаются обществом, а ведь пустыми даже самые поганые вакансии не остаются.

Работа — всегда работа…