Геррон

— Пожалуйста, мойте руки. Пожалуйста, мойте руки. Пожалуйста, мойте руки.

Шум и ропот, шум и ропот, шум и ропот. Д-р Шпрингер ввел этот ритуал после эпидемии дизентерии. Для поощрения гигиены. У кого для лечения нет лекарств, должен хотя бы предотвращать болезни. Перед каждым сортиром в Терезине с тех пор стоит бочка с водой, а рядом сидят старик или старуха, которые ничего не должны делать, кроме как напоминать людям о том, что надо бы помыть руки. Не знаю, в этом ли причина, но дизентерия более-менее под контролем.

Первый ученик нашего класса умер от дизентерии. Единственная задача, которую я решил лучше, чем он. Ханзельман. Вальтер Ханзельман. Он будет отмечен.

— Пожалуйста, мойте руки. Пожалуйста, мойте руки. Пожалуйста, мойте руки.

Уже поздно. Люди возвращаются с работы. И испражнение имеет свои часы пик.

Здесь, в Терезине, все организовано наилучшим образом. Организация успокаивает. Кто организует, может уговорить себя, что вещи управляемы.

СС это знает. Преступники всегда были хорошими психологами. Они позволили нам организовать еврейские советы. Советы старейшин. Управы. Тысяча контор, которые составляют списки на продовольственное обеспечение и на депортацию. Мы делаем работу за них. Самоубийство с двойной бухгалтерией. Очень немецкий способ стать жертвой.

Каждый, кто направляется в Терезин, получает свой номер. Я арестант с транспортным номером XXIV/4—247. Прибыл 26.02.1944. Убыл…

Неверное слово. Но оно подходит.

На моей карточке в картотеке наряду с прибытием предусмотрена графа и для убытия. Отсутствует только дата и пометка после нее. „С“ — вагон для скота или „Г“ — гроб. Других возможностей нет. Прибытие, убытие. Рам, владыка, их сочтет, ни один не пропадет. Аллилуйя.

Когда потом окончательно вычеркнут мой номер, в этом я совершенно уверен, они сделают это безупречно. Ручкой по линеечке. Чтобы выглядело прилично. Иначе куда мы скатимся?

У нашего учителя математики, профессора Пиркхаймера, можно было получить приличную оценку, даже если ты не решил верно ни одной задачи. Если только почерк аккуратный и результат подчеркнут двойной чертой. Он бы хорошо понял терезиенштадскую систему.

Тут все организовано наилучшим образом. Даже вещи, которых не существует. Есть точные калькуляции, сколько картофеля полагается на каждого из нас. В день, в неделю, в месяц. Правда, картофеля здесь нет, разве что гнилой. Но если бы он был, его разделили бы корректно. Теоретически.

Так же, как все мы теоретически имеем банковский счет. Вероятно, в каком-нибудь списке и теоретическую кровать, и теоретическую ванну. Теоретическую пепельницу для теоретических сигар. Теоретический юмор, чтобы абсурдность этого обезьяньего театра находить еще и комичной.

Калле не пришлось бы объяснять эту систему. В своей гуляшной пушке он сварил достаточно теоретического рациона.

Ах, Калле. Я боюсь, что даже тебе не удалось бы посмеяться над всем этим.

И для чего все эти управы, списки и калькуляции? Чтобы мы могли воображать себе, что в мире еще есть порядок, который мы не хотим нарушать, и поэтому делаем свое дело как следует.

Мы делаем ИХ дело как следует.

— Пожалуйста, мойте руки. Пожалуйста, мойте руки. Пожалуйста, мойте руки.

Как автомат.

В одной витрине в пассаже на Унтер-ден-Линден несколько лет подряд стояла реклама-автомат, от которой меня в детстве трудно было оттащить. Мужчина во фраке, который он распахивал то влево, то вправо, так что под фраком становилась видна жилетка. На одной стороне она была белоснежной, а на другой красовалось чернильное пятно. Оттого что он купил не ту авторучку, и из нее вытекали чернила.

Следовало бы в честь этого человека возвести храм немецкого героя, такие храмы сейчас в моде. Возложить лавровые венки к его портрету во весь рост. Потому что он представляет собой Германию лучше, чем любой другой герой. Вся страна купила не ту авторучку. Марки Наци. И теперь им никогда не избавиться от пятна на белой жилетке. А ведь в лавке эта авторучка выглядела так маняще. С выгравированной свастикой, и когда отвинчиваешь колпачок, звучит маршевая музыка.

Я никогда не принимал политику всерьез. Для меня она была не важнее, чем выбор между двумя авторучками. Пятна делают они все, и наперед по ним этого никогда не видно. Прочитывать все эти проспекты или дать себя заболтать господам продавцам — даром тратить время. В войну мы научились при криках „ура!“ отключать слух. Все эти годы я пропускал великие звуки мимо ушей — как монологи официальных речей. Меня интересовал лишь выход на сцену. Стиль. О Гитлере мне через две минуты стало ясно, что я бы никогда не дал ему роли. Уже из-за одних этих тщеславных усиков. Так что я больше не думал о нем и о его костюмной партии в национальных нарядах.

Ошибка, разумеется. Но фигуры, которые были на виду, и впрямь казались слишком жалкими.