Геррон

Фрича я вообще больше не видел. В оба дополнительных съемочных дня он разъезжал без определенного плана. Снимал то, что попадало в объектив. Уличные сцены, людей за работой и прочие репортажные вещи. На монтаже такой материал всегда пригождается для начинки. Предложение об этом исходило от меня, но Печены выдал его за свое собственное. Человек в кинобизнесе на своем месте. Прирожденный интриган.

Единственный, кто вел себя прилично, был Заградка. При том, что от него я ожидал этого меньше всего. Такой робкий юноша. И вдруг он проявляет смелость. Перед тем как упаковать оборудование, он намаслил головку штатива, а грязную тряпку скомкал и бросил мне под ноги.

— Поди и выбрось, еврей! — сказал он, но презрение в его тоне было каким-то неубедительным.

Актер-любитель, играющий злодея. В тряпку была завернута пачка сигарет. Почти полная. «Осман» — так называлась марка. Одиннадцать сигарет, пять с половиной ломтей хлеба. Я богач.

Есть и приличные люди. Забыть об этом так легко.

С Заградкой мы сняли в последний день два сказочных эпизода. Название придумала Ольга, и оно в точности подошло к тому, что мы делали. «Белоснежка и чудо-кулек». В квартире д-ра Мурмельштейна мы вскрывали пакет из Дании. Баночный сыр. Консервированная солонина. Крекеры. Как звали того русского профессора, который вызывал у собак слюноотделение при отсутствии еды? Не важно. Так было со мной. Мой желудок урчал так громко — если бы мы снимали со звуком, пришлось бы все отснятое выбросить в мусорную корзину. Кусок копченой колбасы. Хорошо быть датчанином. Когда закончили, мы снова упаковали всю еду в пакет и сдали. «И если они не умерли, то едят еще и по сей день».

Самое последнее, что мы снимали, было «Семья за ужином». Еще сказочнее прежнего. Большая счастливая семья сидит за богато накрытым столом. Я ужасно нервничал во время этой сцены. Она была моей попыткой протащить в фильм и свой собственный сигнал. Как это пытались сделать музыканты из оркестра во время посещения комиссии Красного Креста. Когда делегация зашла к ним, они заиграли «Для тебя, моя душа, я принарядилась». Что должно было означать: красота Терезина — это лишь грим. Скрытый сигнал. Скрытый настолько, что никто его не заметил.

Для сцены за обеденным столом мы уже давно предназначили в качестве счастливой семьи Козоверов с их детьми. В последний момент я предложил, чтобы мы посадили к ним еще и дедушку с бабушкой. Чтобы сделать идиллию еще идилличнее. Мое предложение было принято. В качестве дедушки с бабушкой мне разрешили взять профессора Коэна и его жену.

Может — на это я могу лишь надеяться, но ведь нам ничего не остается, кроме надежды, — может, мой посыл дойдет. Козовер и Коэн — известные люди. Один из Берлина, другой из Амстердама. Впервые встретились только в Терезине. Может быть, кто-то увидит сцену и подумает: они не из одной семьи. И, может, тогда догадается: если эта ситуация сфальсифицирована, может, и весь фильм — трюк?

Может быть.

А может, и нет. Но хотелось хотя бы попытаться.

Эпизод с операцией снят. Д-р Шпрингер оперирует, а Герта Унгар подает инструменты. Она по-прежнему работает в медпункте. На транспорт ее не угнали. Потому что я ее вытащил. И уже поэтому было правильно — делать фильм.

Это было неправильно. Через двое суток после съемок ее включили в список на транспорт. Д-р Шпрингер протестовал в совете старейшин, но там ему сказали только:

— Съемочные работы закончились.

Он в отчаянии. Подозреваю, что их связывает нечто большее, чем общая работа.

Связывало.

Курт Штреттер, который так изумительно мог пародировать Чаплина. Который мечтал, что когда-нибудь выступит со своим номером на коньках в Париже или Лондоне, и после представления в его уборную придет Трамп, взмахнет своей тросточкой и скажет: «Ты был лучше, чем оригинал». Этой мечте не суждено сбыться. Он тоже в списке.

Якуб Лишка, чешский чемпион по прыжкам в воду. Он извинялся передо мной, что сальто плохо ему удалось.

— Голод выбивает меня из равновесия, — сказал он.

В списке.

Мендель Вайскоп, который в спектакле на идиш играл раввина.

И еще. И еще. И еще.

Я насчитал двадцать два человека из тех, кто участвовал в моем фильме. Двадцать два человека.

Я-то думал, что смогу их спасти. Что включу их в сцену — и после этого они застрахованы. Думал? Я только уговорил себя. Что-то о себе вообразил. Они были валютой, за которую я хотел купить себе чистую совесть. Курт Геррон, благодетель. Курт Геррон, спаситель.

Курт Геррон, неудачник.

Я затребовал их для участия, я убедил их, и теперь они за это наказаны. Хотя они всего лишь сделали то, что от них потребовали.

Потому что они это сделали? Потому что теперь они на собственном опыте знают, каким изолгавшимся обезьяньим театром все это было? Потому что могли кому-нибудь об этом рассказать?

Нет. Это не может быть причиной. Нельзя, чтобы это было причиной.

Со всеми статистами я задействовал в фильме гораздо больше тысячи человек. Две тысячи. Не могут же они угнать в Освенцим две тысячи человек только потому, что они…