Она поднесла к своим губам кружку, и изящно, еле смочив губы отпила, оставив заметный след красной помады, на гладком белом фарфоре. Я же выпил залпом, не отрывая от нее глаз. Она сидела и кокетливо улыбалась мне, постоянно поправляя свое платье, а я закинул еще допинга.
– Вам господин К., будет плохо. – указала она мне учтиво.
– Только не рядом с вами, госпожа. – ответил я.
– Как дела у герцога? Как его спина? – спросил я.
– Ох, да какая там спина, одни притворства. Только и знает, что устраивать приемы, пропадать на охоте, да проигрываться в карты. – с сожалением поделилась со мной Флор.
– Ну будет вам госпожа, я слышал, что герцог отлично играет в карты.
– Играл когда-то, теперь только в минус, скоро промотает все до копейки.
– А что же…
– Да хватит уже о моем муже, – снова резко оборвала меня Флор, – что же о вас, господин К.?
– А что обо мне? – поинтересовался я, попытался ей улыбнуться, но ее лицо резко похолодело.
– Сидите тут в одиночестве, напиваетесь, и объедаетесь таблетками. Сегодня ваша последняя ночь.
– Я не понимаю госпожа, какая ночь? Простите если вас задели мои вопросы или еще что. – начал было оправдываться, но она меня снова резко срезала.
– Вам нужно выйти на воздух, господин К. – в приказном порядке указала она. – Я дождусь вас здесь, на улице довольно прохладно.
Мы еще вместе выпили, я взял сигарету, и с недоумением пошел на улицу курить, опираясь о стены.
00:00 – 01:00
Вернувшись в квартиру, я не застал Герцеговину Флор и распахнутых стен. А Верди по-прежнему играл, но очень тихо и еле разборчиво. Записка на табуретке «навещу тебя в пять», причем моим почерком, и след красной помады на фарфоровой кружке.
Да что мне тот Верди. После стольких выпитых и принятых, разве же душа просит этого. На распашку закрывшись и рыдая, мне хотелось грустить и тосковать о том, чего никогда не случится. Нет такой музыки, которая поддержит это жгучее чувство, распалит его еще сильнее. Я налил сполна, выпил, затем налил и выпил с таким видом, как будто допиваю остатки своей жизни, как дешевое клише, такого же фильма. Выразить в словах то эфемерное состояние, еле уловимое, словно несуществующие струны, несуществующих инструментов. На таких играют в аду черти. И увы, и нет, это не скрипки…
Взяв толстый черный мелок, я шатаясь подошел к стене, оперся на обмякшие руки, словно макаронины, и нетвердым почерком, как и обычно написал: «СНИ И ОНЕВР А НН». Вот кредо сегодняшней ночи, вот великие смыслы, к сожалению, по-другому никак невозможно изобразить. Тащи бутылку, тащи фарфор, на котором прекрасные следы этой ярко алой губной помады, как раскаленные угли, как вульгарный бокал вина! До двух, я выпивал одну за одной, заедал круглыми, выпивал и заедал. Рыдал и плакал, смеялся, и не находил покоя. Метание превратилось в быстрое течение времени, я проживал тысячи жизней, не успевая дожить и одной до конца. Прощальная бутылка, она сказала, что с ее меня хватит, хватит прилаживать свои испачканные руки к стеклу, хватит прикладываться к ней своими испорченными губами, источавшими лишь проклятия, сквернословие, когда и так уже все было известно. Мне дали в рассрочку эти годы, пора выплачивать. Тяжелая затяжка ввергла меня в еще большую смуту, в еще больший туман, и случилось 02:00.
05:00 – и прочее. Заключительная?
Прилипший к полу как пятно засохшего фреона.
Как запятнанная растекшаяся от жары жвачка.
Я лежал и был таков.
Дыхание было тяжело и прерывисто, но ясность мысли вернулась ко мне.
Она пришла взамен вытекавшим из моего рта, обрамленного синими губами, остатков алкоголя и наполовину переваренных таблеток.
Думалось легко, и страшно.
Слишком страшно чтобы в это поверить.
Холодная рука Флор, коснулась моей головы, и повернула ее на бок.
Я дождался ее.
Но ждал ли я ее на самом деле, эту дивную женщину моих бесконечных подсознаний?
Всего чего мне постоянно не хватало, так это терпения.
«А вот и я, я пришла за тобой, мой ненаглядный К.»
«Но я хочу остаться здесь», еле дыша говорил я ей и плакал.
«Герцог ждет тебя, там тепло и уютно, и там буду я. Вы будете делить меня поровну, меня хватит на вас обоих, мой ненаглядный», говорила она, и гладила мои уж совсем отросшие волосы.
«Проваливай к чертям, грязная сука, я не тот, кто оценит твою заботу…прости».
Разразившись диким ведьмовским воплем, она как вихорь заметалась по комнате, устраивая полный разгром, и вынося стекла на мелкие кусочки.
«Я разгадала твой идиотизм, что ты написал на стене, ты прав».
И так она уходила, и так мне было ее жаль…
Она была из тех, кто не приходит обратно.