Герцеговина Флор

Есть сомнения — неизвестно, что будет впереди.

Наверное, опять оркестр будет шляться под окнами. Барабан будет ухать. Бум… Ца…

Моя гитара занижает почти на тон. Вместо до мажора у меня что-то вроде си-бемоля. И звать этот оркестр не надо. Они слышат, что мы играем в одной тональности. В одном оркестре.

Вошла еще женщина. Одна. Странно, сейчас не сезон для одиноких женщин. Кого-то она мне напоминает…

Отомри!

Пальто зеленое, с отворотами.

Но ведь сегодня рыбный день…

- Он заканчивается. Я видела тебя на той улице, просто не смогла подойти…

- Не может быть!

- Может. Все может быть…

Я поднялся. Гитара стала скользкой и рухнула на софиты. Взорвалась лампа. Яркая, до рези в глазах, вспышка высветила удивленное лицо Илика, широко открытые глаза Гешки. Зал раскололся от этой молнии. Исчезли стены, провалился пол, и я увиделгде-то на дне расщелины Евдокимыча, спящего на сцене. Волшебную пещеру стеклотарного пункта и Кырлу в белом халате, идущего по пахнущему сырой известкой коридору районной больницы. Я увидел летящих мимо фарцовщиков во главе с Юрой Кожаным и духовой оркестр с горящими от вспышки начищенными трубами. Я увидел Люду в аэропорту, встречающую своего студента, и себя, идущего по столам и наступающего на фужеры и закуски. Я увидел себя, пробивающего огромное стекло окна нового ресторана, и его осколки, плывущие рядом ватными снежинками детской елки той поры, когда веришь, что в жизни можно успеть все.

Абсолютно!

Доктор Сатера, или Обретение былого могущества

В жаркий летний полдень самый обыкновенный русский городок, лежащий неподалеку от старинного Мурома, становится похож на южный. Пустынные пыльные улицы, погасшая зелень листьев и тишина, которая сродни испанской сиесте. Окна одно этажных домиков открыты, и цветные занавески изредка вздрагивают от порывов ленивого ветра. Вот и конце улицы, на которой расположился городской кра еведческий музей, прогрохотал грузовик, и отголоски этого шума проникли через зарешеченные окна в залы, где застыли в никогда не обновляемой экспозиции гипсовые головы прачеловеков, чучела диких животных, которыми когда-то были полны муромские леса. Здесь же географические карты и глиняные черепки, скреб ки, наконечники стрел и, конечно же, спящие на стульях у дверей пожилые служительницы. Собственно, весь музей — это просто большая квартира с анфилада ми комнат, в которой некогда процветала семья купца Рукавишникова. В квартире так и остались стоять стулья, на которых сиживал и сам Григорий Кузьмич, и его почтенная супруга, имя которой сегодня стерлось из памяти потомков. Взбирались на стулья и много численные дети купца, а их внуки теперь повадились сюда для открытия международного бизнеса. Конечно, у них еще была надежда вернуть владения прапрадеда.

Портрет Григория Кузьмича также являлся частью экспозиции музея. В разные годы его выдавали то за экспонат, по которому можно было составить впечатление об обычаях, нравах и одежде ушедшего в небытие поколения, то просто за портрет, писаный маслом самим Репиным, об этом гласила местная легенда, а то и вовсе убирали с глаз долой, чтобы особо бдительному чекисту не показалось подозрительным его сходство с секретарем местного райкома партии. Впрочем, мы упомянули личность купца лишь потому, что именно под его портретом расположились двое мужчин, склонившиеся над старинным письменным столом, кстати, за которым тоже сиживал тот, кто был изображен на портрете. Один из них — директор музея — сухой старичок со старорежимной бородкой и характерным для этих мест акцентом, что-то объяснял явно неслучайному посетителю — сорокатрехлетнему мужчине с упрямым подбородком и голубыми глазами. Взгляд его был пытливым, а в шевелюре волосы натурального цвета с боем сдавали свои позиции седине. Вошедшие в моду лет десять назад мешковатые рубашка и брюки цвета хаки, а также жилет со множеством карманов, скрывали истинную крепость тела посетителя. Однако мы не станем скрывать его имени. Да-да, это был знаменитый доктор Сатера — авантюрист и путешественник, ведущий одной из самых популярных телепередач, кумир мальчишек, подражающих ему во всем, и любимец девушек, которые мечтают о настоящих мужчинах.

- Распятие датировано четырнадцатым веком, — говорил директор музея, и голос его катался по прохладным комнатам, теряя по пути значения слов. — Работа по тем временам изящная, кстати, вот здесь именно то, что вам надо… — директор поверх очков посмотрел на Сатеру. — Вот это и есть та самая фаланга пальца Ильи Муромца…

Сатера бережно принял распятие и, воспользовавшись лежащей на зеленом сукне лупой, стал рассматривать замурованную в крест маленькую косточку:

- Значит, летописи и сказки не врут…

- Неужели вы в этом все еще сомневаетесь? — удивился директор.

- Не перестаю удивляться, — уточнил Сатера.