Герцеговина Флор

- Чего доказывать? — спросил Стас, он уже минуты две развлекался тем, что бросал нож в доску. И каждый раз нож втыкался в дерево.

- Ну, что Марлен — это та самая Марлен Дитрих. А Айседора — та самая Айседора Дункан. Та, которую Есенин любил.

- Дункан? Это из седьмой комнаты, что ли?

- Ну да!

- А почему ты думаешь, что она — та самая Дункан, которую Есенин любил? — спросил Алексей и впервые посмотрел девушке прямо в глаза.

- А какая же она еще?! Она и танцует, и шарф носит, тот самый, и письма у нее… Есенинские.

- И сколько, по-твоему, ей лет?

- А нисколько! Какое это имеет значение?! Главное, что это она! Та самая! Настоящая! А мама думает, что она не настоящая, просто псевдоним носит — и все!

- Да ну, нормальная баба, — сказал Стас и еще раз вогнал нож.

- Она — не «баба», — возмутилась Лора.

- А кто?

- Она — танцовщица, личность! Она еще в начале двадцатого века боролась за свободу женщин! — восторженно сказала Лора.

- За какую там свободу? К двадцатому году у нас уже все свободные были! Даже более того — отвязанные! — Стас продолжал бросать нож.

- Она — необыкновенная женщина. И она, и Марлен, и Грета.

- Это точно, — засмеялся Стас. — Грета — точно необыкновенная! Обыкновенная не станет каждые два дня новую мышеловку заказывать! Мы с Лехой все комнаты обшарили — ни одной щели, а ей все мыши мерещутся.

- Ну, у каждой женщины должна быть маленькая странность… У Греты — такая.

- Я вот что тебе скажу: у нее не мыши, а тараканы в голове! У них у всех свои тараканы! — опять засмеялся Стас.

- Если хочешь знать, женщина без этого неинтересна.

- Ну да, конечно! Мой шеф говорит, что в настоящей женщине должен быть изюм!

Леша тихо захихикал.

- Дурак твой шеф, — сказала Лора. — Изюм в булке должен быть, а в женщине должна быть изюминка.

- Какая разница? — Стас покосился в сторону напарника. — Изюминка — это маленький изюм!

- Да нет же, нет! — Лора сбежала по бревнам, как но лестнице. — Изюм — это кишмиш, а изюминка — это «мышеловка»! Понятно?! — И она побежала по двору.

Верный пес, заподозрив в этом игру, бросился вслед с радостным лаем. Алексей включил рубильник, и пила завизжала самым противным скрипом, а Стас поднялся и закричал:

- Так я не понял, встретимся в баре?!

Лора помахала в ответ рукой. Что это было, знак согласия или просто вежливости, никто из участников сцены понять не мог. Не понял этого и парень, который во время разговора прятался в сарае со своей вечной спутницей — лопатой. Этот кладоискатель одно сокровище уже явно нашел. Да, он тоже был влюблен в Лору. Однако это, если так можно выразиться, моральное сокровище пока ему не принадлежало. Парень понял, что эпизод закончен, и углубился в лес на поиски сокровищ материальных.

Заканчивался рабочий день, а жизнь в Герцеговине не думала даже и притормаживать. Ее обитатели высыпали на веранду под полосатым тентом наблюдать закат. Надо сказать, что сама природа в этом уголке земли из каждого своего явления устраивала шоу. Уж если это был закат — так закат. С таким разнообразием красок, что никакой художник не сможет подобрать нечто подобное. Каждый последующий закат не был похож на предыдущий. В описываемый вечер он был преимущественно фиолетового цвета. И что пророчил этот оттенок неба, не мог предположить ни один предсказатель погоды. Дымился кофе в чашках песочного фарфора, колыхались на ветру шелковые шали, сновали незаметные официанты, и пел что-то давно не слышанное патефон:

Ах, эти черные глаза меня пленили…

Какая-то трагическая история любви, в которой роль роковой страсти досталась женщине с черными глазами. Кто-то танцевал, изящно изогнув стан, кто- то подпевал пластинке, а кто-то курил, глядя на мерцающую в ночи пластиковую гладь озера. День угасал. Легкий ночной бриз заставлял женщин кутаться в шали. Подали шампанское. Потом, точно по расписанию, начался ежевечерний фейерверк. Рождение каждого светового букета обитатели Герцеговины Флор встречали восторженными возгласами, будто они никогда ничего подобного не видели. А когда погасла последняя цветная искорка, все дружно поднялись и пошли внутрь, в главный зал, где еще долгодолго не будут смолкать музыка и женский смех.