Герцог Бекингем

Сорока двух летний лейтенант Жан Гасьен де Ламбордемон был человеком въедливым и дотошным, других офицеров просто не признавал капитан парижской городской стражи, господин Тестю. Единственно, чем отличался сей бравый гевальдигер от своих сослуживцев – он был не так глуп, как хотелось бы его капитану, но всё же не настолько смышлен, что бы избежать его настойчивой опеки, и найти возможность поступить на службу в одно из элитных подразделений армии. Чтобы не потерять вполне доходного места, ему частенько приходилось утаивать свою сообразительность, пылавшую в глазах, под стальными полями кабассета, скрывая её от строгих взглядов начальника. И лишь когда лейтенант получал свободу действий, он преображался, тем более выезжая за городские стены, скрывавшие Ламбордемона от неусыпных глаз и докучливого покровительства капитана Тестю. Но бездушная скрупулезность и чёрствость, неминуемо завладевающие душами полицейских офицеров всех времен и народов, постепенно начинают преобладать над всеми остальными человеческими качествами, сих достойных господ, притупляя рассудительность, и не позволяя задумываться над сентиментальными глупостями – «которые делают нас лишь слабее».

Ла Удиньер, прекрасно понимая, кто определен ему в помощники, не стал ни спорить, ни разубеждать лейтенанта. Он счел нападение на лесной дороге весьма странным и необъяснимым, поэтому желал, во что бы то ни стало, схватить виновных, отчего с яростью раненного зверя бросился в погоню за коварным стрелком, конечной целью которого, несомненно, как он полагал, являлся Гавр. Расставание с лейтенантом нисколько не огорчило его, лишь натолкнув на мысль:

– «Деревушка, отданная на растерзание Ламбордемону, будет с величайшим усердием вывернута наизнанку и выпотрошена, как шкура, оказавшаяся в руках умелого и опытного таксидермиста. И уж если кто попадется безжалостному офицеру, вне всяких сомнений, будет с величайшей строгостью доставлен в аббатство Жюмьеж. Этот солдафон хоть и «медноголовый» болван, но дело своё знает превосходно»

Ворвавшись в деревню, отряд возглавляемый лейтенантом стражи остановился, прямо перед трактиром, и от увиденного на лице командира водрузилось недоумение. Его пыл угас, как только он понял, что из сумки, притороченной к седлу одного из рысаков, торчит нечто напоминающее плащ стрелка. Ламбордемона постигло разочарование, когда он осознал, что дальнейшие поиски, обыски и аресты станут бессмысленными, если его опасения подтвердятся. Сожаление нахлынуло ещё и от того, что он, столь блистательный и бдительный офицер не сможет продемонстрировать служебного рвения и проницательности. Проницательность, которую, быть может, следовало бы направить в другое русло: задавшись вопросом, отчего эти загадочные стрелки, не имеющие уверенности в избавлении от погони, беспечно остановились на обед, и, утратив всякую осторожность, не избавились от столь приметного голубого плаща? «Но подобные сомнения удел слабых» – очевидно полагал стражник, «Доказательства налицо, нечего здесь мудрить, всё прочее лишь запутывает дело» – заключил он, скомандовав отряду спешиться.

Один из солдат, по приказу, обшарил сумки незнакомцев, после чего вручил лейтенанту скомканный плащ и перчатку, «сестру» найденной внимательным офицером на тропе. Предметы, в один миг превратившиеся в улики, были аккуратно и старательно спрятаны в солдатский баул, после чего Ломбардемон, удовлетворённо крякнув, покинул седло. Поднявшись на невысокое крыльцо, он осмотрелся, и, толкнув хлипкую дверь, величественно вошел в трактир, сопровождаемый грозными стражниками. В этот миг, на площади перед таверной показался тюремный экипаж сопровождаемый остатками отряда, только сейчас сумевшего настичь лейтенанта и его людей.

В небольшом, закопченном темном помещении, придавленным низким, просевшим потолком, что придавало ему сходства, скорее с сараем, чем с обеденным залом, у стола, освещенного тусклым светом, проникавшим через пролом в стене, в котором с трудом угадывалось окно, сидели двое. Не обнаружив в задымленной лачуге иных персон, на которых могли бы распространяться подозрения, офицер повеселел. Улыбка палача, подымающегося на эшафот, где его ожидает беззащитная жертва, посетила лицо офицера. Безмятежность, царившую в трактире, сменила тревога, внезапно ворвавшаяся как февральский ветер и наполнившая помещение угрожающим лязгом доспехов и бряцаньем оружия. Лабордемон упиваясь собственной значимостью, подошел к столу, вглядываясь в лица незнакомцев.

– Ба! Кого я вижу!

Вдруг воскликнул стражник.

– Вот так встреча! Не ожидал в эдакой глуши, встретить столь достойных господ.

Нарочито заискивающий тон и чрезмерная любезность, источаемые лейтенантом не предвещали ничего хорошего, о чём враз догадались мушкетеры. Атос незаметно взвел курок, торчащего за поясом пистолета, а Арамис положил руку на эфес шпаги, с неменьшей любезностью ответив.

– Ваше присутствие в сём прелестном заведении, для нас так же приятная неожиданность, месье лейтенант.