Герцоги республики в эпоху переводов: Гуманитарные науки и революция понятий

«СССР выключил себя из пестрого потока западной науки на несколько десятилетий, с середины 1930-х до середины 1980-х гг. Перепрыгивание через несколько ступенек вряд ли возможно. Мы единовременно получили продукт, который другие страны и научные школы вырабатывали и получали постепенно. <…> Мы одновременно читаем и воспринимаем Витгенштейна, Фуко, Умберто Эко, и все это идет в одном наборе, как будто бы это одновременные вещи»

— так характеризует эту ситуацию фольклорист, зам. директора Института высших гуманитарных исследований РГГУ С. Ю. Неклюдов.

Благодаря буму переводов на умственном горизонте потрясенного читателя одновременно возникли не только Фуко и Эко, но и Гуссерль и Деррида, Мерло-Понти и Де-лез, Зиммель и Лакан, Хайдеггер и Левинас… Их «новизна» — ибо все они в известном смысле были восприняты и продолжают восприниматься как новинки — помешала поверить в их принадлежность разным эпохам и традициям. Стремление как можно быстрее включить новые тексты в свой интеллектуальный багаж оставляло российской интеллигенции мало времени для того, чтобы ощутить зависимость этих текстов от какого-либо другого культурного контекста, кроме постперестроечной России. Переводы лишили правдоподобия и без того слабо укорененную в отечественной традиции историю идей и грубо нарушили представления о преемственности и взаимосвязях между школами и направлениями. В результате освоение западного наследия лишь увеличило неопределенность, создав «законный» повод для раздражения на переводы:

«А раз нет теоретических рамок и даже не возникает сознания их необходимости, то нет и аккумуляции знания, как нет и средств рефлексии, рационализации отечественного опыта. Короче говоря, специалисты есть, науки нет, сколько бы пособий ни выходило по современной западной философии и какие бы громкие авторы ни переводились»[140].

Недоверие к переводам обусловливается увеличением когнитивного хаоса и утратой единой системы координат внутри интеллектуального сообщества — так можно сформулировать эту позицию. Защитники переводов указывают на односторонность такого взгляда, при котором переводы рассматриваются изолированно от других форм международного обмена, — например, работы за рубежом, личного знакомства с представителями переводимых школ и направлений, — позволяющих переводам функционировать гораздо с большей пользой и отдачей. Тем не менее даже у заведомо немногочисленной группы коллег, активно включенной в международную интеллектуальную среду, есть своя претензия к переводам. Она состоит в том, что переводы не преодолевают, а, напротив, закрепляют отсталость и даже проецируют ее в будущее.

«У нас властители дум те же самые, что и в „Анналах“ — Деррида, Бурдье, Фуко, только с некоторым фазовым отставанием. Своих таких Бурдье-Фуко-Деррида у нас нет, может быть, и к лучшему. Они есть только в тех средах, которые окукливаются и говорят, что Россия — родина слонов…»

— считает П. Ю. Уваров, историк-медиевист, зав. сектором истории Средних веков Института истории РАН.

Отбрасывание назад — на этот эффект переводов сетуют сегодня многие. По словам А. Л. Зорина, литературоведа, в момент интервью — профессора РГГУ, в последнее время среди студентов началась мода на Хайдена Уайта, перевод одной из важнейших монографий которого, «Метаистории», стал доступен на русском языке через 30 лет после выхода в свет оригинала.

Уверенность, что машина переводов работает безостановочно, что переводы накатывают неотвратимо, неся с собой западный вчерашний день в российское завтра, угнетающе действует на российских интеллектуалов. Запаздывание, с которым в Россию приходят уже устаревшие, с их точки зрения, течения мысли, превращает отставание в структурную особенность интеллектуального развития страны, с одной стороны, и в источник конфликтов и отсутствия взаимопонимания внутри интеллектуальной среды — с другой.