Герцоги республики в эпоху переводов: Гуманитарные науки и революция понятий

«Некоторые авторы, несмотря на то, что они позиционируют себя как филологи, выходят за границы филологической науки, намечая какие-то новые направления в методологии, и за счет этого они известнее других филологов. Хотя люди, выросшие в московско-тартуской школе, открыто и печатно отказывают им в звании филолога и в принадлежности к профессиональному цеху. Основа этого конфликта состоит в том, что они руководствуются стратегией, далекой от научности в том ее понимании, какое воспитывалось в московско-тартуской школе. Но если с точки зрения московско-тартуской школы это плохо, то с точки зрения читателей — это замечательно, интересно, живо и талантливо написано…. И трагическая ошибка этих авторов состоит в том, что они с упорством, достойным лучшего применения, подают себя как академических ученых, которыми они, конечно, не являются. Они — эссеисты, публичные фигуры, писатели. И они, несмотря на их образование и научные звания, — чужие в академической среде»,

— так расценивает ситуацию Г. Морев.

Камнем преткновения на пути формирования нового дискурса и нового интеллектуального поля остается дефицит новых слов и новых понятий. Например, приверженность понятию «наука» мешает переосмыслить задачи творчества. В самом деле, можно ли продолжать называть наукой такую форму творчества, которой чужды все фобии социальных наук — боязнь предстать идеологией, выглядеть «необъективной» и зависимой от окружающего мира? Но как быть, если для ее обозначения не находится других слов?

«Конфликт фундаменталистов и новаторов состоит в различном понимании роли гуманитарного знания, не хочется говорить науки, но скорее — гуманитарного поиска. Гуманитарная наука является одним из видов самоопределения человека и гражданина в его обществе, культуре, историческом движении. Этим занимается, хорошо ли, плохо ли, искусство, но у гуманитарной науки свои ценности, своя „правда“, которая отличается от „красоты“. Гуманитарная наука есть инструмент, способ гражданского и политического определения в обществе»,

— говорит А. М. Эткинд.

Поиск новых форм взаимодействия с обществом не приводит к созданию новой идентичности. «Гуманитарная наука» остается священной коровой, на которую авторы, восставшие против идеологии профессионализма, не смеют посягнуть. Сколь бы ни были смелы их творческие поиски, они не могут помыслить себя вне истощенного лона социальных наук. Их желание продолжать «делать» пусть «другую», но науку и искать признания непременно в качестве академического ученого не ослабевает. Привычка мыслить на языке идеологии профессионализма не в силах помешать писать на другом языке, но она же не позволяет последовательно отстаивать новую интеллектуальную идентичность и оказывается эффективным способом затормаживания и замораживания постнаучных перспектив.

Может быть, забастовка языка повинна в том, что ни один из тех, кого вихрь нелитературных скандалов отбрасывает все дальше и дальше от бастионов социальных наук, до сих пор не высказал предположения, что на смену исследователю, который видит мир глазами отца-основателя универсальной парадигмы, идет писатель, создатель интеллектуальной прозы, в которой проблемы современного общества обсуждаются сквозь призму сугубо индивидуальной, субъективной — и не обязательно систематически изложенной — философии, а не «анализируются» научными методами на статистически репрезентативном материале?

Правда, некоторые из моих собеседников чувствуют, что в фигуре автора таится что-то новое и, возможно, перспективное.