Герцогиня и «конюх»

Джиолотти, действительно, подошел к трону и остановился около него, по правую сторону.

Появление «страшного» незнакомца особенно поразило митрополита. Он обратился к сонму высшего духовенства, стоявшему позади, и довольно громко произнес:

– Кто сей человек? Кто смеет подходить столь близко к священным ступеням трона помазанников Божиих? По лику его вижу, что человек он иного племени, басурман, еретик, едва ли не жидовин.

Что ответили близстоящие митрополиту, неизвестно, так как в зале произошло сильное движение благодаря появлению двух лиц. Это были Остерман и Бирон.

Бирон в парадной форме обер-камергера подошел к дверям внутренних покоев императрицы и остановился как вкопанный. Его поза была надменна, горделива. В ту же минуту Остерман подошел к Дмитрию Голицыну и Долгорукому.

Лица тех просияли. Горделиво засверкали взоры и их приспешников. Все кончено: раз Остерман, сам Остерман открыто присоединился к группе «верховников-заговорщиков», значит, победа на их стороне. «Великий оракул», вовремя заболевающий, всегда вовремя и выздоравливал.

– Мы погибли! Остерман изменил нам! – взволнованно прошептал Ягужинский Татищеву.

– Да, кажется, что так,  – заскрипел тот зубами.

И все те, кто стоял за самодержавие Анны Иоанновны, поникли головами.

Остерман со своей непроницаемой улыбкой любезно беседовал с Голицыным и Долгоруким.

– Ну, ваше превосходительство, сейчас конец? – спросил Остермана Долгорукий.

Великий дипломат вынул свою знаменитую «луковицу» и, поглядев на время, произнес:

– Да. Сейчас конец неопределенному положению, князь. Сейчас выйдет ее величество, подпишет – уже официально – ограничительную грамоту, и тогда… тогда мы провозгласим ее императрицей всенародно…

Сказав это, Остерман еще раз поглядел на «луковицу».

– Что это вы на часы все глядите? – подозрительно прищурился Голицын.

– Не надо затягивать окончание нашего действа,  – улыбнулся знаменитый дипломат.

В это время к Бирону подошел князь Иван Долгорукий. Он с явной насмешкой окинул своим орлиным взором фигуру «конюха» и нахально спросил:

– Что это вы здесь торчите у покоев императрицы, любезный господин Бирон?

Бирон вспыхнул и громко ответил:

– Торчать, любезный господин Долгорукий, могут только чучела и пугала, а люди обыкновенно стоят.

– Так-с!..  – еще задорнее оглядел Иван Долгорукий Бирона с ног до головы.  – Ну, так скажите: чего вы здесь стоите?

– Я не обязан отдавать вам отчет в своих поступках, действиях! – надменно ответил «конюх».

– Берегитесь! – злобно прохрипел Иван Долгорукий.  – Вы забываете, любезный, что кроме Курляндии и Московии России принадлежит еще и Сибирь, в которой хватит места и для вас.

– Вы правы, любезный Долгорукий. Но еще большой вопрос: кто первый из нас попадет туда… Но я скажу больше: помимо Сибири существует еще и плаха.[31]

В тронном зале появилась Анна Иоанновна. Миг – и все низко, чуть не до земли поклонились ей.

Анна Иоанновна в своем великолепном царском одеянии медленно шла к трону. Впереди шел Бирон; по бокам – справа и слева – Остерман, князья Голицыны, во главе с Дмитрием, и князья Долгорукие, во главе с Алексеем.

Несмотря на естественное волнение, выражавшееся то в внезапной бледности, то в вспыхивающем румянце, лицо Анны Иоанновны в общем было спокойно. Холодная, надменная улыбка как бы застыла на ее губах. Это была не жалкая, приниженная улыбка захудалой, затравленной герцогини Курляндской, которая унижалась не только перед венценосными родственниками, но и перед «презренным рабом» Меншиковым. Нет, это была улыбка императрицы, сознающей всю мощь своей власти над миллионами верноподданных рабов. Но сколько ненависти и злобы сверкало в ее глазах!

Первым у ступеней трона приветствовал Анну Иоанновну митрополит с крестом в руках.

Процессия остановилась. Надо было выслушать приветствие высокочтимого архипастыря церкви.

– Ваше императорское величество! – начал он, сильно волнуясь.  – Неисповедимыми путями Божиими вы избираетесь в императрицы всея православной, святой Руси. О, ликуй, радуйся, народ православный!.. Господу Богу угодно было призвать к себе драгоценную жизнь нашего возлюбленного монарха, императора Петра Алексеевича Второго. Осиротел тогда народ русский, православный. «Кто будет управлять нами, кто будет пещись о животах наших?» – скорбно восклицали люди. Но смилостивился Господь Бог над детьми Своими и даровал народу новую царицу. Царица эта – ты, всемилостивейшая государыня! Сейчас тебя провозгласят царицей, и радостный клич пронесется по земле Русской. О, сладчайший день, о, день великого торжества! Я, скромный служитель престола церкви, приветствую тебя, царица: гряди, гряди с миром на счастье и благо твоего народа! Царствуй счастливо, великая государыня, правь мудро, справедливо твоей державой, ибо Царь Царей, Царь царствующих благословляет твою десницу!

Окончил митрополит и, высоко подняв крест, осенил им императрицу, а потом протянул ей его для целования.

Анна Иоанновна перекрестилась широким крестом и, целуя крест, тихо спросила митрополита:

– Меня, владыко, благословляешь на царство?