Гессенская волчица

Мария Фёдоровна поспешила поддержать разговор:

– Мы хотя и не в Хабаровске обитаем, но тоже одичали. За этот год в России всё встало с ног на голову. Она не желает никого слушать, сама всё решает, принимая воистину безумные решения. Господи, если бы покойный Саша только мог знать, что сотворит эта гессенская фрау.

– Но ведь она слушает всё, что ей советуют Сергей и Игнатьев? – тихо спросил Владимир Александрович.

– Слушать то она слушает, но я вижу, что многие решения она принимает уже сама, ни с кем не советуясь. Она лишила мой двор содержания, которое мне оставил мой Ники. Она не позволила мне пользоваться «Полярной звездой», нагло заявив, что я могу поехать в Данию поездом! – голос Императрицы возмущённо задрожал.

– О чём Вы говорите, Минни, – вмешалась Мария Павловна. – У Вас Аликс отобрала всего лишь одну яхту, а у Алексея она отобрала весь русский флот! Он теперь генерал-адмирал лишь на бумаге, а всем заправляет морской министр.

– Я знаю Ломена, как честного и знающего морского офицера, – заметил Владимир Александрович.– Уверен, что он сделает всё для того, чтобы русский флот был на высоте.

Графиня Толстая²³¹ не сдержала смех. Эта семидесятилетняя старуха, которая не жаловалась на память, знала весь военный и чиновный Петербург и помнила про многих высокопоставленных особ столько всего малоприятного.

– Ваше Императорское Высочество не всё знает про нашего морского министра, – самодовольно сказала она, обращаясь к Владимиру Александровичу. – Он в юные годы был ох какой озорник, так шалил, что до Государя доходило.

– Я об этом ничего не знала, – удивилась Мария Фёдоровна. – Ломен, он ведь с покойным Ники был в плавании. А Саша специально приказал подобрать для сына благопристойную компанию.

В гостиной воцарилась тишина. Все присутствующие жадно обратили свои взоры на статс-даму, ожидая интересного продолжения. Софья Дмитриевна, явно довольная произведённым эффектом, продолжила своим скрипучим голосом:

– Ломен и генерал Баранов, который ныне полицией заведует, будучи молодыми мичманами, ухаживали за актрисой Ораниенбаумского театра. Не помню уже её фамилию… В один вечер она согласилась ужинать с ними после спектакля, да только публика по окончанию пьесы бесконечно вызывала её «на бис». Ломен возмутился, что желанный ужин так долго откладывается, пошёл на сцену, спустил штаны. Баранов поднял занавес… и восторженная публика вместо артистки увидела мичманскую задницу. Поднялся скандал, но мичмана убежали.

Императрица, Мария Павловна и графиня Строганова²³² смущённо зафыркали, пытаясь соблюсти приличия. Зато Владимир Александрович смеялся от души.

– Софья Дмитриевна, и чем закончилась эта история? – весело спросил он.

– Да ничем. Утром Ломен явился морскому министру, которым был Краббе.²³³ Честно доложил о произошедшем. Адмирал расхохотался и спрашивает: «Ты этим дуракам жопу показал?» Ломен ему отвечает: «Так точно, жопу показал!» Краббе приказал мичману ехать в Кронштадт и сесть под арест на двое суток. Потом министр поехал к Государю и доложил ему о «подвиге» мичмана. Ваш батюшка, Ваше Высочество, Государь Александр Николаевич, вечная ему память, изволил смеяться. Когда ораниенбаумский полицмейстер представил свой протокол, ему ответили, что Государю об этом деле известно и что мичман уже наказан.

Владимир Александрович теперь не просто смеялся, он громко хохотал и не мог остановиться. Михаил, Кирилл и Борис, забыв о приличиях, корчились от смеха в своих креслах. Дамы смущённо хихикали, а графиня Толстая, как ни в чём не бывала, пила кофе. Мария Павловна проронила:

– Софья Дмитриевна! Ну мы же не в казарме…

Когда все успокоились, Мария Фёдоровна стала жаловаться, что невестка за год успела заменить практически всех министров и командующих, уволив от службы заслуженных и преданных престолу людей. Как это только можно было догадаться, чтобы выбросить со службы тех, кого назначал ещё покойный Александр Третий, в чьей мудрости не усомнится никто?

Императрица встала с кресла и стала нервно расхаживать по гостиной.

– Я просто вне себя от одной только мысли, что это гессенская негодница задумала похитить престол у моих сыновей! Подумать только, она въехала в Россию за гробом моего бедного Саши, и взошла на престол за гробом моего бедного Ники!

От волнения и негодования в голосе Императрицы появился явный нерусский акцент.

Мария Павловна, которая никогда не упускала возможности хоть как-то уколоть молодую царицу, не удержалась и съязвила:

– Эта cette raede anglaise²³⁴ вообразила себя русской самодержицей. Но Петербург ещё не забыл, как она приехала из Гессена в своём безвкусном красном бархатном платье с ужасной берлинской вышивкой… Её и в Гессене то не очень жаловали. Рассказывают, что старый гессенский гофмаршал сказал нашему Остен-Сакену:²³⁵ «Какое счастье, что вы её берёте от нас».

Мария Фёдоровна не могла успокоиться. Она долго перечисляла фамилии отставленных сановников и генералов, а затем вспомнила о предстоящей коронации.