Гёте

Вот что поют ангелы, унося душу Фауста на небо. В этом было глубочайшее убеждение поэта, и в этом же была его надежда. Он черпал её в той ясности духа, которую обрёл на пороге смерти. Его пантеизм давал ему стоическую твёрдость; его покорность и самоотречение, не имеющие ничего общего с христианством, были исканием и восприятием мировой гармонии.

Он знал, что за вечно меняющимися внешними проявлениями жизни кроются не перестающие существовать формы. Разве он не воспевает в сборнике стихов «Бог и Вселенная» беспрестанное крушение и текучесть вещей и длительность высшего принципа, вечность божественной созидающей силы, неисчерпаемое возобновление её созданий:

Распасться Сущее не может

В Ничто; ничто не уничтожит

В нём скрытой вечности зерна.

Он преклонялся перед непостижимым, уверенный в бессмертии мысли и её проявлений.

И потому, что ещё не устал от жизни, он работал до последнего вздоха, подбирал коллекции камней и раковин, защищал свою теорию цветов против нападок, вызванных ею в мире физиков. Время от времени его старый друг Мейер приходил, молчаливый и любящий, посидеть с ним на скамейке в саду. Великая герцогиня Луиза умерла. Гёте больше не бывал при дворе и даже почти не вмешивался в жизнь своих домашних. Между тем его невестка, любившая гостей, особенно англичан, охотно принимала их за вечерним чаем, и он иногда соглашался появляться на этих собраниях. В 1831 году Оттилия представила ему молодого студента, только что окончившего Тринити-колледж. Его звали Теккерей[200]. Автор «Ярмарки тщеславия» вспоминает об этом, и если мы не находим Гёте в его юмористическом изображении двора Пумперникеля, то он изображает поэта в письме к Г.-Х. Льюису — одетым в длинный, рыжего цвета сюртук, с белым шёлковым платком на шее и с красной орденской ленточкой в петлице. «Он заложил руки назад, совсем как на статуэтке Рауха. Цвет лица его был очень свеж, светлый и розовый, на редкость чёрные глаза блестящи и остры. Голос нежен и звучен...» Теккерей увидел его ещё раз. «Он в солнечный день собирался прокатиться в коляске; на нём была фуражка и плащ с красным воротником; он ласкал свою внучку, девочку с тонкими золотистыми волосами, чьё нежное личико давно уже покоится в земле».

Гёте всё реже и реже выезжал в коляске. В августе 1831 года он с обоими своими внуками[201] поехал в те места, которые когда-то любил, в село Ильменау, в лесной домик Гикельхен. На стенах этого павильона он нашёл тоскливое и мелодичное стихотворение, записанное им здесь карандашом почти пятьдесят лет назад:

Горные вершины

Спят во тьме ночной...

Охваченный непреоборимым волнением, он повторял сам себе — а слёзы тихо текли по его щекам — последние, такие щемящие строки:

Подожди немного —

Отдохнёшь и ты...

Он не знал, что смерть не замедлит взять его. Но он был готов. Он, который так боялся видеть умирающих, который так пугливо гнал от себя всякое напоминание о смерти, он одержал последнюю победу над собой. Его работа окончена, и он мог, как столетний Фауст трагедии, уйти из жизни, которую так чудесно заполнил и исчерпал до дна.

Со времени последнего кровотечения лёгкие Гёте ослабели. В конце зимы в ненастный ветреный день он простудился. 16 марта 1832 года он слёг, мучительно борясь с катаром и лихорадкой. Временное улучшение позволило ему встать 18 марта, но два дня спустя появилось ухудшение, усилилась боль в груди, и ему пришлось опять лечь. Когда 20 марта утром в маленькую комнатку Гёте вошёл врач, он нашёл его очень изменившимся. Черты лица вытянулись, глаза ввалились, лицо посерело; поэт был очень возбуждён, задыхался и без конца переходил с постели на кресло. Он тщетно старался просматривать книгу Сальванди[202], только что полученную им, и два раза, опираясь на слугу, пытался дойти до порога рабочего кабинета. В ночь с 21 на 22 марта он уселся в кресло и велел невестке и слугам идти отдыхать. Тут он задремал. Силы оставляли его. Он проснулся на восходе солнца.

   — Какое у нас число?

   — Двадцать второе, ваше превосходительство.

   — Значит, весна началась.

Сон опять овладел им, нежный, лёгкий, полный радостных видений.

   — Вы разве не видите там эту прекрасную женскую голову с чёрными кудрями и чудесным румянцем — там, на тёмном фоне?

Ставни были закрыты. Он попросил их открыть, потому что хотел «больше света».

Незадолго до полудня его дыхание ослабело. Он устроился удобнее в левом уголке кресла и испустил дух. Сидящая у его ног Оттилия даже не заметила этого. Наступила бессмертная весна...

Создания Гёте, напоенные всеми соками земли, будут долго цвести среди людей. Как и его жизнь, они будут переживать вечное возрождение и пустят бесчисленные ростки.