Гёте. Жизнь как произведение искусства

ИФИГЕНИЯ:
Не так легко мне отогнать заботу,
Что не велит царю, отцу второму,
Ни лгать, ни похищать его добро.
ПИЛАД:
Зачем не видишь в нем убийцу брата?
И ФИГЕНИЯ:
Но от него я видела добро!
ПИЛАД:
Здесь нет вины: так требует нужда.
ИФИГЕНИЯ:
Ужель вину оправдывают нужды?
ПИЛАД:
В глазах людских и в божеских глазах.
ИФИГЕНИЯ:
Но собственное сердце неспокойно.
ПИЛАД:
Кто слишком строг, тот втайне горд душой.
ИФИГЕНИЯ:
Я не сужу, но чувство не молчит.
ПИЛАД:
Отбрось печаль. Ни в чем ты не виновна!
ИФИГЕНИЯ:
Кто не запятнан, только тот счастлив.
ПИЛАД:
Такой себя ты сохранила в храме,
Но жизнь нас учит быть не слишком строгим
К себе и к людям – научись тому ж.
Так непонятно род людской сложился,
Так страшно он запутался в сетях,
Что и с собой, не только что с другими,
Быть чистым не удастся никому.
Судить себя? На это нас не станет![730]

Этой позиции, изложенной Пиладом, придерживался и сам Гёте, в чем он неоднократно признавался, в том числе в стихотворениях более позднего периода:

Путь человека редко торный,
И добродетель небесспорна,
И затуманен часто взгляд…[731]

Или же в лаконичном высказывании на ту же тему: «Тот, кто действует, всегда лишен совести. Лишь у созерцающего есть совесть»[732]. Живя в обществе, человек неизбежно идет на компромиссы с самим собой и порой прибегает к сомнительным и даже жестоким средствам, чтобы отстоять свою позицию, добиться цели или защитить близких. И у нас достаточно причин не судить слишком строго себя и других. В какой-то момент Ифигения, кажется, готова принять эту точку зрения: «Меня почти склонил ты речью этой»[733]. Но когда она оказывается лицом к лицу с Фоантом, ее воля к чистоте перевешивает все прочие сомнения. Не желая обманывать Фоанта, она раскрывает ему коварный план побега и тем самым подвергает опасности свою жизнь и жизни Ореста и Пилада. Она очень рискует, полагаясь на благородство царя варваров. Он должен сам отпустить ее. Так она хочет разомкнуть порочный круг, где недоверие рождает недоверие, а вражда – вражду, и начать новую цепочку – цепочку взаимных благодеяний. Она доверяется Фоанту и надеется, что он отплатит ей добром за это доверие. Относясь к нему как к человеку, она хочет, чтобы и он обошелся с ней по-человечески. Однако этот обмен благодеяниями, на который возлагает свои надежды Ифигения, нельзя назвать равноценным. Ифигения с братом получают свободу и возможность вернуться на родину, а Фоант несет невосполнимую, тяжелую потерю. Ифигения дает ему понять, что наградой ему послужит осознание того, что он поступил правильно и хорошо. Она взывает к его самоуважению и в итоге представляет сложившуюся ситуацию так, будто Фоанту выпал редкий шанс проявить душевное благородство – и он ни в коем случае не должен его упускать. Ее слова звучат почти как софистическая уловка:

…Государь! Не часто
Дается людям повод для таких
Высоких дел! Спеши творить добро![734]

Наконец Фоант соглашается. Задета его гордость – он хочет доказать, что и «дикий скиф» способен услышать «голос правды и человечности»[735]. Однако для торжествующей правоту Ифигении недостаточно его повеления «Что ж – в путь!»[736]. Фоант должен не просто по собственной воле отпустить ее с братом, но и дать свое благословение, чтобы в будущем между ее и его мирами навсегда установились отношения взаимного гостеприимства, благожелательности и доброй памяти друг о друге. Скрепя сердце Фоант идет и на это, выдавая обычные слова прощания за благословение. «Счастливый путь!»[737] – последняя реплика Фоанта, которой завершается этот гимн изысканной гуманности.