Гёте. Жизнь как произведение искусства

В данном случае, говоря о боге, Гёте имеет в виду судьбу, которая, как ему кажется, направляет и оберегает его. Он говорит о боге так, как когда-то Сократ говорил о своем даймонии. Это власть судьбы, и познать ее может лишь сам человек, она скрыта от посторонних глаз, хотя последствия этой направляющей силы внутреннего предопределения вполне могут заметить и окружающие. Заставить других поверить в этого личного бога или судьбу невозможно ни проповедями, ни угрозами, ни уговорами. Каждый должен сам почувствовать и найти своего бога, что означает не что иное, как ухватить путеводную нить своей жизни. Никакие священные книги не помогут обрести уверенность в том, что по жизни тебя ведет твой собственный даймоний. С другой стороны, ощущение такого внутреннего ориентира может стать источником вдохновения и вылиться в написание собственных книг. Ортодоксальные верующие верят в историю спасения в целом, Гёте же верит лишь в свою личную историю спасения, которое представляется ему возможным лишь в том случае, если, как он пишет Лафатеру, останется верен самому себе, а значит, и своему личному богу. В этом письме Лафатеру есть скрытое предостережение: Лафатер должен оставить всякую надежду на то, что они придут к единому мнению в вопросах веры. Гёте в Лафатере восхищает нечто другое, а именно его образ жизни. Гёте называет его «чистейшим безраздельным наслаждением жизнью»[786], имея в виду ту сер дечную открытость, благодаря которой преодолеваются любые искусственные барьеры и расстояния. Именно благодаря тому, что конечная цель человека лежит вне земной жизни, здесь он может играть свободно и открыто. Это дает возможность жить спонтанно и беззаботно, освободившись от стесняющей, расчетливой манеры поведения. Эта высшая беззаботность делала Лафатера в глазах Гёте человеком наивным, цельным, живущим в ладу с самим собой и потому внутренне свободным. Эта высшая форма наивности, не имеющая ничего общего с глупостью или ограниченностью. Беззаботность благочестивого друга привлекает Гёте в том числе и даже прежде всего в том, что касается земных дел. В целом от общения с Лафатером он ждет высвобождения своей подлинной сути, которая при веймарском дворе ежеминутно подвергается опасности «высыхания и вымерзания»[787]. В вере Лафатера он ценит не отдельные ее постулаты, а ее совокупное влияние на ежедневную жизнь.

Что касается религии как таковой, то здесь Гёте приемлет лишь то, что окрашено поэзией, фантазией и искренним чувством. Поэма Лафатера «Иисус Мессия, или Пришествие Господа. По Откровению св. Иоанна», пишет Гёте автору, доставила ему «удовольствие» в том месте, где красочно расписываются «обещания вечной жизни», в частности, «овечки на лугу средь пальм» или «триумф ангелов». В подобных «образах и притчах», пишет Гёте, «ты показал себя с достойной стороны», и продолжает: «…только вот твои чудовища, на мой вкус, слишком быстро исчезают в тумане аллегорий»[788]. Одним словом, Гёте смотрит на религию глазами художника, а не богослова. Поэтому его ничуть не трогают пророчества грядущих бед, если они неудачны с поэтической точки зрения.

Комментарий друга к Откровению св. Иоанна Гёте характеризует лестным для поэта, но, по сути, кощунственным для верующего человека образом. Комментарий Лафатера, как трезво рассуждает Гёте, в той же мере является или не является откровением, что и комментируемый им оригинал. И то, и другое – литературные тексты, поэзия, форма выражения взволнованной души: «по моему ощущению, твое описание производит впечатление, ничуть не отличающееся от того, что производит оригинал»[789]. С точки зрения поэзии, если за строками произведения чувствуется душа автора, то в этом заключается его безусловное достоинство, однако вера заставляет искать в текстах такого рода больше, чем вложила в него отдельная душа. Верующий человек видит в них проявление некой высшей силы, а не только душу одного из таких же, как он, людей.

Еще до свидания осенью 1779 года Гёте четко очертил границы единодушия с Лафатером, и, возможно, именно благодаря этому осознанию различий им удалось избежать проблем при личном общении. Понимание достигалось, невзирая на разность мировоззрений, однако для этого нужно было находиться в непосредственной близости друг от друга. Стоило им отдалиться, как усилилась власть различий. Прошло совсем немного времени после этой их последней встречи, и расстояние между ними снова заразило их дружбу ядом отчуждения. Когда исчезает вера друг в друга, возможная только при личном общении, возрастает значение того, что думает и во что верит человек. Прежние друзья перестают понимать друг друга и в конце концов уже и не стремятся к взаимопониманию. Так и случилось с Гёте и Лафатером.