Гёте. Жизнь как произведение искусства

Покой и гранит. Примирение с Якоби. Чтение Спинозы. Спиноза, Лессинг, Якоби и стихотворение «Прометей»: «взрывчатое вещество». Натурализм и идеализм: окостенение или слияние. Философия веры Якоби и естествознание Гёте. Межчелюстная кость. Возобновление дружбы с Гердером

Вернувшись из Швейцарии, Гёте с головой погрузился в свои служебные дела. Когда в апреле 1780 года Кальб покинул Горнорудную комиссию, ее председателем был назначен Гёте. Теперь серебряные рудники в Ильменау тоже находились в его ведении. Чтобы хорошо разбираться во вверенной ему области, он начинает изучать минералогию. Здесь Гёте вступает в волшебный мир постоянства, незыблемости, едва уловимых изменений, резко контрастирующий с текучей переменчивостью его внутренних переживаний. «Тысячи и тысячи мыслей появляются в моей голове и снова исчезают. Моя душа подобна вечному, неумолкающему фейерверку»[813], – пишет он в эти дни Шарлотте фон Штейн. Душевных волнений ему хватает, зато в природе, в мире камней и особенно в залежах гранита он надеется обрести покой, хотя кое-кто из поэтов, как он пишет в черновике под заголовком «Гранит I», имеет глупость и здесь видеть «отражение бушующего хаоса»[814]. Погружаясь внутрь себя самого, человек теряет почву под ногами. Внутри нет ничего прочного, неизменного, все находится в вечном движении, гранит же, который не позволяет проникнуть дальше в глубь земли, дает человеку надежную основу, оплот и «фундамент»[815].

В сочинении о граните, написанном в 1784 году, Гёте обстоятельно рассказывает о мотивах, побудивших его заняться естественно-научными изысканиями: «Поэтому все те, кому знакомо любопытство, пробуждаемое в человеке тайнами природы, не станут удивляться, что я покинул круг наблюдений, в котором обычно пребывал, и с поистине неудержимым рвением обратился к этому новому кругу. Я не страшусь упрека, что только дух противоречия мог подвигнуть меня от наблюдения и описания человеческого сердца, самой юной, самой разнообразной, живой, изменчивой, самой ранимой части творения, перейти к наблюдению древнейшего, крепчайшего, залегшего в глубочайших недрах, непоколебимейшего первенца природы. <…> Да, позвольте мне, который немало страдал и продолжает страдать от смены человеческого настроения, от стремительных движений внутри меня самого и внутри других людей, насладиться возвышенным покоем, каковой дарует нам одинокая безмолвная близость великой, тихо беседующей с нами природы, и кто разделяет мою страсть, пусть следует за мной»[816].

Как пишет Гёте, «стремительные движения» его души заставляли страдать его самого и приносили страдания другим. Примером тому может служить публичное осмеяние, которому Гёте подверг роман Фрица Якоби «Вольдемар» незадолго до отъезда в Швейцарию. Якоби, как только узнал о так называемом распятии Вольдемара, немедленно написал другу. Он просил объяснить произошедшее, поскольку не хотел верить слухам. Гёте оставил это письмо без ответа, несмотря на предупреждение друга, что молчание он будет вынужден рассматривать как признание вины. Что должен был ответить Гёте? Он не мог и не хотел отрицать того, что произошло. Роман ему не понравился и не нравился до сих пор. Стоило ли из-за этого терять друга? Его терзают сомнения, и, быть может, ему было бы легче, если бы он узнал, что написал о нем Якоби в письме Иоганне Шлоссер. После этой истории, пишет Якоби, «характер этого самодовольного шута вызывает во мне еще гораздо большее отвращение и презрение. Я навсегда поворачиваюсь к нему спиной, как это задолго до меня сделали едва ли не все порядочные люди нашей нации. <…> Я благодарю Бога за то, что между нами все кончено»[817]. Такая характеристика со стороны друга, будь она известна Гёте, вероятно, навсегда разрушила бы связь между ним и Якоби, избавив его от ненужных сомнений.

Три года они не общались, но потом, когда Шлоссеры и мать Гёте напомнили ему о долге перед Якоби, в нем проснулось чувство вины. Несколько лет назад Якоби одолжил Гёте денег на переезд в Веймар. Именно этот неоплаченный долг и побудил Гёте первым нарушить молчание и просить у Якоби прощения: «Когда мы становимся старше, а мир теснее сжимается вокруг нас, то иногда с болью в сердце мы вспоминаем о тех временах, когда от нечего делать по собственной вине теряли друзей и в порыве легкомысленного озорства не чувствовали тех ран, что наносили, и теперь мы пытаемся их исцелить»[818].