Гёте. Жизнь как произведение искусства

Что ж, в какой-то момент Наполеон, в свою очередь, обратил внимание на Гёте. 16 октября 1806 года, когда веймарским тайным советникам было велено явиться к Наполеону, Гёте остался дома, сказавшись больным. Когда два года спустя, с 27 сентября по 14 октября 1808 года, Наполеон созвал в Эрфурте съезд европейских правителей и герцог Карл Август, желавший представить Веймар самым достойным образом, попросил приехать на этот съезд и Гёте, случилось так, что Наполеон назначил поэту аудиенцию. Скорее всего, впервые Гёте увидел Наполеона 30 сентября на блистательной постановке трагедии Жана Расина «Британик» труппой «Комеди Франсез», которая по приказу Наполеона должна была играть на сцене Эрфуртского театра перед его коронованными гостями. Знаменитый Тальма выступил в роли Нерона. Был ли в этом какой-то намек? Сложно сказать. В любом случае пьесы для эрфуртских постановок Наполеон выбирал сам. Весь конгресс задумывался для того, чтобы наиболее эффектным образом продемонстрировать власть Наполеона, находившегося в зените своего могущества, его высоким гостям, и прежде всего русскому царю Александру, которого необходимо было или переманить на свою сторону, или запугать. В воскресенье 2 октября, через два дня после «Нерона», Гёте приглашают в кабинет к императору.

Сам Гёте не публиковал никаких воспоминаний об этой встрече. В «Анналах» он ограничивается краткой записью: «Конгресс в Эрфурте имеет такое огромное значение, а влияние этой эпохи на мое состояние столь велико, что, пожалуй, следовало бы особо изложить события этих нескольких дней»[1372].

Однако до этого дело так и не дошло, и о встрече Гёте с Наполеоном сохранилось лишь два черновых наброска, объединенных Эккерманом в один текст. В частных беседах Гёте тоже поведал немного, интригуя слушателей многозначительными намеками, которые затем передавались из уст в уста. Дошли они и до Карла Фридриха фон Рейнхарда, французского дипломата, имевшего швабские корни, с которым Гёте подружился за год до описываемых событий. 24 ноября он писал Гёте: «Говорят, про Вас император сказал: “Voila un homme!” Я этому верю, ибо он способен это почувствовать и сказать». На что Гёте ответил: «Стало быть, эти удивительные слова императора, которыми он встретил меня, дошли и до Ваших ушей! Из чего Вы можете сделать вывод, что я чистой воды язычник, коль скоро фраза “Ecce homme” применима ко мне в обратном смысле»[1373].

Сложно сказать, была ли эта фраза Наполеона восторженным восклицанием, или же он обронил ее между делом. В пользу последнего предположения свидетельствует запись, сделанная Гёте в неопубликованных записках. Согласно ей, император, жестом приглашая Гёте войти, говорит при этом «vous etes un homme», что совершенно не обязательно означает восхищение величием поэта. На самом деле на аудиенцию к Наполеону было приглашено несколько человек, и вообще в приемной царил хаос. Наполеон завтракал и одновременно вершил судьбы мира. В кабинете находились также маршалы Дарю и Талейран. По воспоминаниям Гёте, разговор начался с вольтеровского «Магомета», которого Гёте перевел на немецкий язык. Пьеса эта нехороша, считает Наполеон: Вольтер вывел на сцену «покорителя мира», который «сам себя изображает в неприглядном свете». Затем Наполеон перевел разговор на «Вертера» – по словам Гёте, он «изучил его досконально». Император не замедлил подтвердить эту догадку, подробно описав не понравившийся ему пассаж и спросив: «Почему Вы это сделали? Это неестественно». Гёте эта критика со стороны Наполеона не смутила, и он ответил «с довольной улыбкой»: император, безусловно, прав, однако поэту «можно извинить, если он и воспользуется не слишком законным приемом»[1374].

Кое-что об этой части разговора Гёте рассказывал в устных беседах, и, конечно же, всем было интересно узнать, какое именно место в романе критиковал Наполеон. Этой тайны Гёте не выдал. Эккерман пытался разгадать эту загадку, но безуспешно. Вильгельм фон Гумбольдт, которому Гёте, по всей видимости, о чем-то намекнул, в письме к жене пишет, что, вероятно, речь шла о том, что подлинная история не очень убедительно сочеталась с вымыслом. Это скорее соответствует фразе Гёте о «художественном приеме», чем предположение канцлера Мюллера, согласно которому недовольство Наполеона вызвало соединение двух мотивов самоубийства – любовной страсти и задетого профессионального честолюбия. Выражение «художественный прием» относится все же к технической стороне повествования, в частности, когда рассказчик или издатель сообщает о главном герое нечто такое, чего он в принципе не может знать. Такие места в «Вертере» действительно встречаются.