Гетман Войска Запорожского

— Пока у нас есть войско, есть и Украина. Потерять войско — потерять Украину. Властью, данной мне королем и сенатом Речи Посполитой, приказываю строить табор. Утром мы уходим. Наш путь на Богуслав — Белую Церковь — Паволочь.

— Ради Бога, послушайте старика! — воздел к небу пуки Мартын Калиновский. — Панове, мы даже дороги не знаем, чтобы провести отступление в надежных боевых порядках.

— Я знаю человека, который укажет нам дорогу! — сказал Корецкий. — Это местный уроженец Самойло Зарудный. Человек всем нам хорошо известный.

— Ваши милости! — Потоцкий голоса не повысил, но голову поднял чуть выше обычного. — Ваши милости! Приказы не обсуждают!

— Да поможет нам Бог! — Старик Калиновский стоял и плакал на глазах смутившихся командиров.

Уже через четверть часа Самойло Зарудный знал, что ему доверено быть проводником, а через час из лагеря ушел незаметный человек, один из поварят Потоцкого, ушел, растворился во тьме весенней черной ночи.

13

16 мая на восходе солнца войско Потоцкого начало строиться в табор.

Хмельницкий готовил переправы через реку Рось.

— Вот первая наша удача! — сказал Потоцкий своему окружению. — Хмельницкий сосредоточил войска для удара из-за реки, считая, что именно с этой стороны наш лагерь уязвим более всего. Пока он переправится, мы оторвемся от его основных войск.

Не знал коронный гетман, что в десяти верстах от лагеря, в лесистом овраге Гороховая Дубрава, по которой проходит Корсунский шлях, уже построены засеки, вырыты окопы, пушки поставлены, а все стрелки, пушкари, конники роют в поте лица на спуске с крутой горы в овраг через единственную дорогу глубокий, широкий ров.

Засаду устраивал Максим Кривонос.

Как только эхо донесло дальние пушечные выстрелы, полковник приказал работы оставить и всем затаиться. Те пушечные выстрелы были условным сигналом — изготовьтесь, идут!

Польский табор двигался медленно, но без помех.

Татарская и казачья конница маячила с обеих сторон, на расстоянии двух-трех выстрелов.

— Волчье племя, — сказал Калиновский Корецкому, — стоит нам споткнуться — налетят. Не чересчур ли спокоен наш коронный?

Потоцкий и впрямь не волновался. Он спал. Все эти дни, после желтоводского разгрома, гетман храбрился: приказывал, карал, спорил, а ночами, наедине с самим собою, бессонно плакал в подушку. Не по злому умыслу, не по совету какого-то тупицы, сам, своей волей уготовил сыну гибель, да так все обставил, что и одного шанса на спасение не дал.

Не зная иного лекарства от боли души, он приказал поставить в карету вина и пил до тех пор, пока не уснул.

В полдень польское войско подошло к Гороховой Дубраве. Пушистый лесок, росший на топком месте, защитил от возможной кавалерийской атаки, но заставил перестроить движение табора. Дорога была узкая. Часть возов с пушками застряла, получился затор. И, увидав сумятицу в стане врага, люди Максима Кривоноса пошли на польский табор приступом. Калиновский, не дожидаясь приказаний коронного, остановил пушки и, продолжая движение, открыл огонь по лесной чащобе. Поляки стреляли наугад, казаки же, спрятавшись за деревьями, в белый свет не палили, целились.

Под убойным огнем жолнеры рвались на открытое место, прочь из западни, а спешка — плохая помощница. Тяжелые возы опрокидывались. Из леса и трясины выбрались, а впереди — головокружительный спуск в овраг.

Пехота и конница прошли это место без потерь, но внизу их остановил ров.

— Задержите их! — двумя руками толкая от себя воздух, кричал Калиновский. — Задержите кто-нибудь!

Приказ относился к обозу и пушкам, которые начали спуск в Гороховую Дубраву.

Жолнеры кинулись засыпать и заваливать ров, но с обоих берегов оврага ударили казачьи ружья. Татары закружили вокруг обоза, и вся масса телег с пушками, с продовольствием, с панским барахлом неудержимо покатила вниз. Лошади скользили, падали. Возы переворачивались, расшибались вдребезги.

— Всем спешиться! — отдал приказ Калиновский.

Он понимал: в этой западне от конницы мало проку.

Польный гетман размахивал саблей, куда-то, кому-то, что-то указывал, но никто его не слышал и не хотел слушать. По войску, кинувшемуся из оврага, ударили пушки.

Калиновский сел на брошенный барабан и смотрел на творившееся вокруг него несчастье.

— Низкорожденная сволочь! — закричал он, глядя, как многочисленная челядь расхватывает господских лошадей и удирает.

— Корецкий! Корецкий! — вскрикнул гетман, вскакивая на ноги.

Теряя всадников, крылатая конница Корецкого, не подчинившаяся приказу спешиться, прорубалась сквозь казачий заслон и уходила из оврага.

В овраге жолнеры и шляхта отбивались, как могли.

Кто бежал, кто стрелял. Татары бросали арканы, хватая пленных, уже начинался грабеж обоза.

Вдруг подкатила карета Потоцкого. Калиновский рванул дверцу на себя.

— Вот оно, ваше отступление! Вот оно! — закричал он на коронного, но тот только махнул рукой и уронил голову.

— Вы ранены?

— Он пьян, — сказал слуга.

Калиновский топнул ногой, и в это мгновение пятеро похожих друг на друга казаков окружили гетманов, и один из них гаркнул:

— Паны гетманы! Вы в плену!