Гетманские грехи

Через месяц после этого решительного в жизни Паклевского события, как раз в то время, когда он собирался постепенно приготовить больную мать к близкой перемене в своей жизни и, упав к ее ногам, испросить благословения – егермейстерша, здоровье которой все ухудшалось, расхворалась так сильно, что Теодор ночью поскакал в Белосток узнать на всякий случай, не здесь ли доктор Клемент.

Случилось так, что в Белостоке временно находился гетман, который сбежал из столицы, а при нем был и Клемент.

Паклевский тогда же ночью поднял его из постели и привез в Борок, но никакие лекарства не могли уже спасти больную.

На рассвете егермейстерша умерла, благословив сына, и в первый раз после многих лет обретя душевный мир и покорность судьбе. Отец Елисей, вызванный к умирающей, спокойно и торжественно читал над ней молитвы.

– Не плачь, – сказал он, обняв Теодора, – Бог сжалился над нею и послал ей избавление от многих и долгих страданий. Да будет благословенно имя Господне.

Для Паклевского смерть матери была тяжелым ударом, но добрые друзья помогли ему перенести горе: приехал ротмистр, а доктор Клемент все время не отлучался от него.

Обряд похорон – по желанию покойной – должен был совершиться так же скромно, как был похоронен ее муж. И могилу выбрали рядом с ним.

Желание матери было так твердо выражено, что сын не решился отступить от него, но каким-то странным образом, несмотря на то, что сам он не заботился об этом, приготовления к похоронам сложились очень торжественно. Духовенство само предложило свои услуги и привезло с собою все принадлежности обряда, а отказаться было невозможно, потому что никто ничего не хотел брать за это, и все ссылались на глубокое почтение, которое внушала к себе личность умершей.

Кроме светского духовенства из Тыкоцина приехали кармелиты и миссионеры.

Утром в тот день, когда должно было состояться погребение, гроб с телом покойной, окруженный цветами, стоял на катафалке в зале, а ксендзы по очереди совершали около него отпевания; как вдруг Паклевский, на минутку вышедший в соседнюю комнату, чтобы немного отдохнуть, услышал какой-то шум, конский топот и странное смятение во дворе усадьбы. Был ранний утренний час, и – по странному контрасту с печальным обрядом –стояла прелестная весенняя погода; соловьи едва не заглушали своим пением печальных мелодий погребального обряда.

Теодор, выйдя на крыльцо, заметил у ворот усадьбы чей-то экипаж, который показался ему похожим на экипаж доктора Клемента.

Каково же было его удивление, когда приблизившись к дверям залы он увидел гетмана, коленопреклоненного перед катафалком и плакавшего, закрыв руками лицо.

Старик долго оставался в таком положении, то отстраняя руки от лица и вглядываясь в исхудавшее, бледное лицо умершей, то снова закрывая лицо и погружаясь в свои мысли и нескрываемое горе.

Лицо умершей – с печатью успокоения, которое смерть кладет почти на всех умирающих, – казалось, посылалось из гроба прощение старику, который пришел сюда с изломанной душой, словно совершая покаянное паломничество… Глаза всех были обращены на него, но гетмана не смущало это внимание; испытываемое им чувство заставляло его забыть о всех светских приличиях. Он так долго пробыл у подножия катафалка, что, казалось, не имел сил оторваться от него. Теодор, наблюдавший за ним издали и в первую минуту, когда он увидел этого ненавистного матери человека, возмутившийся до глубины души и почти оскорбленный таким знаком внимания к ней, постепенно поддался впечатлению, которое произвел на него этот седой, важный старый человек, согнувшийся под тяжестью настоящего тихого страдания.

Он почувствовал в сердце своем, что теперь и она могла бы простить и забыть, а потому и он должен забыть все вины. Теперь он ясно понимал, как должен поступать в будущем: не принимать никаких благодеяний, но и отказаться от ненависти. Ему было жаль старика, могущество и величие которого рассеялось в его глазах, а будущее – оставляло только печальную память о совершенных ошибках.

Во все продолжение этой немой молитвы Паклевский стоял, не двигаясь, за дверями, наблюдая за гетманом. Доктор Клемент, приехавший вместе с гетманом, шепнул ему что-то на ухо и почти насильно оторвал его от этого печального зрелища. Теодор отступил в сторону, чтобы не встретиться с ним. Этот случай произвел на него глубокое впечатление; он вернулся к ротмистру, взволнованный, растроганный и почти благодарный.

Теперь он не сомневался, что все приготовления к похоронам совершались по распоряжению гетмана.

По окончании печального обряда Теодор съездил на несколько дней в имение старостины, чтобы повидаться с Лелей, к которой привез его ротмистр, и заявил о своем непременном желании съездить в Варшаву –попрощаться с канцлером. Генеральша очень одобрила это намерение.