Гетманские грехи

– Дорогой граф, – сказал канцлер, – думай только о себе и о нас, а все остальное предоставь Божьему.

Больше не о чем было говорить: гетман пошел проститься с супругой секретаря, откланялся и уехал.

Канцлер, после его отъезда, как будто повеселел.

– Наша совесть чиста, – сказал он, – а теперь a la grace de Dieu!

Так кончились ничем все усилия Теодора, который уж не решился продолжать старания в этом направлении.

С каждым днем в гетманском лагере увеличивались раздоры и недоразумения. В день открытия сейма Браницкий, опасаясь кровавого столкновения, не поставил стражи около своего замка и позволил придворным людям Чарторыйских занять его. Белинский, коронный маршал, под каким-то пустым предлогом отказался прислать ему свою венгерскую пехоту. Когда началось заседание, и Мокроновский выступил с протестом, шляхта взялась за сабли. Гетман не знал, что делать, и не решался ничего предпринять.

Ему советовали уехать из Варшавы и составить новую конфедерацию.

Так и было решено. Как раз тогда, когда противная партия могла опасаться соединенных сил гетмана и Радзивилла, которые могли вовлечь их во внутренние распри, оба предводителя и несколько тысяч преданного им войска сами выехали из столицы.

Фамилия вздохнула свободно, когда ей донесли, что гетманские и радзивилловские повозки, окруженные конвоем, и кареты, сопровождаемые войском, уже прошли под Волей, направляясь к Козеницам.

Им позволили уйти беспрепятственно, хотя повсюду на дорогах стояли вооруженные войска. В эту минуту решились судьбы двух партий, и для всех было очевидным падение оппозиции. Вечером партия канцлера праздновала победу, а гетманша, сидя в глубине кареты, тихо плакала, закрыв глаза платком. Браницкий уже не обманывал себя никакими надеждами, но до конца не покинул своих приверженцев…

Последний раз Паклевский видел его в этом печальном шествии, напоминавшем погребальную процессию.

И действительно, это были похороны всех надежд гетмана, который, утратив власть, вынужденный отдаться на милость фамилии, вернулся потом прозябать в Белостоке, не чувствуя в себе решимости расстаться с родиной и быть осужденным на изгнание.

Нужно ли досказывать историю пана Теодора и прелестной генеральской дочки, соединенных узами брака в том самом году, когда в стране начиналось новое, полное надежд, царствование.

В этот период распространение легкомысленных нравов в обществе, легко можно было бы предположить, что ветреная молодая дамочка возьмет пример с очень многих своих товарок по оружию и бросится в вихрь светских удовольствий, забыв о своем избраннике. Но на самом деле этого не случилось. Паклевский поселился в Божишках, и Леля не оставила его, а свое стремление к веселью и удовольствиям удовлетворяла тем, что очаровывала всю окрестную шляхту.

Старостина и генеральша, которые перебрались совсем в Варшаву, не раз пробовали тащить Лелю из глубины лесов и ввести в широкий свет. Особенно мать, которая не могла жить без общества и была уверена в том, что дочь ее имела бы блестящий успех при дворе, старалась перетянуть ее к себе, убеждая не закапываться в деревне: но Леля, будучи королевой в Божишках, не стремилась к второстепенной роли в столице. Привязанность Паклевского, который обожал ее и был ей так послушен, как она того желала, совершенно удовлетворяли это сердечко, бившееся живым, но равномерным темпом. Это затворничество в деревне в эпоху общей распущенности спасло от нее прелестную Лелю.

Она очень долго оставалась прекрасной, а когда перестала ею быть, то и тогда пан Теодор считал ее прекраснейшей женщиной в целом мире.