Гетто в огне

На следующий день, 23 июля, состоялась встреча Комитета, на которой были представлены все партии. Наша группа, поддержанная только hа-халуц и hа-шомер, настаивала на активном сопротивлении. Но общественное мнение было против нас. Большинство все еще считало подобные действия провокационными и полагало, что, депортировав запланированное количество, остальное гетто оставят в покое. Они уже руководствовались исключительно инстинктом самосохранения и готовы были пожертвовать другими ради спасения собственной шкуры. Кроме того, никто все еще не верил, что депортация означает неизбежную смерть. Фашисты, как видим, преуспели в раскалывании еврейской общины на две группы — тех, кто уже обречен, и тех, кто еще надеется остаться в живых. В дальнейшем немцы будут, шаг за шагом, использовать этот метод разобщения и стравливания, заставляя одних евреев из чистого шкурничества посылать на смерть других.

В течение первых дней «акции» Совет партии заседал непрерывно (Оржех, Абраша Блум, Берек Шнайдмиль, Соня Новогродская, Бернард Гольдштейн, Клог, Пав, Грилак, Мермельштейн, Терц, Войланд, Русс, Марек Эдельман, и товарищи от польских социалистов). Мы ожидали, что в любой момент может придти оружие. Наши молодежные группы были в полной готовности. Три дня, пока мы надеялись его получить, все группы ожидали приказа в местах сбора. Все волновались, предчувствуя схватки с задействованной в «акции» еврейской полицией.

На второй день «депортации» председатель Юденрата, Адам Черняков, от безысходности покончил жизнь самоубийством. Он, несомненно, знал, что «депортация на Восток» фактически означала смерть сотен и тысяч людей в газовых камерах, и отказался брать на себя ответственность. Однако мы считали тогда, что он не имел права так поступать. Мы думали, что, он — единственный человек в гетто, обладавший властными полномочиями — обязан был сказать общине всю правду, а также распустить еврейские административные органы, в первую очередь, еврейскую полицию, юридически подчиненную ему.

В тот же день вышла листовка «Начеку», в которой мы призывали жителей не идти на депортацию добровольно, оказывать сопротивление. «Помощи ждать неоткуда, — писал в листовке Оржех, — значит, нет смысла покорно ожидать и прятаться. Мы должны сопротивляться всеми средствами, какие имеем!» Эта листовка, изданная трехкратным тиражом, распространялась по всему гетто на четвертый и пятый день депортации.

Все, что мы могли сделать, это понять сами и с фактами в руках объяснить другим, что ожидает транспорты, уходящие из гетто. Залман Фридрих (Зигмунд) решил проследить путь одного из транспортов «на арийской стороне». Его поездка «на Восток», продолжалась три дня. Выйдя из гетто, он установил контакт со служащим железнодорожного терминала Варшавы Данциг (Гданьск), работавшего на ветке Варшава-Малкиния. Они вместе проехали по следу эшелона к Соколову (за один перегон от Треблинки), где Зигмунд разговаривал с местными железнодорожниками. Заплатив им за информацию, он выяснил, что каждый день товарный состав, везущий людей из Варшавы, следовал в направлении Треблинки и неизменно возвращался пустой. Никаких транспортов с продовольствием в этом направлении они не замечали. Гражданским лицам приближаться к железнодорожной станции Треблинка было запрещено.

Следовательно, люди, привезенные в Треблинку, уничтожались где-то поблизости. Кроме того, на следующее утро Зигмунд встретил двух беглецов из концлагеря. Это были два совершенно голых еврея, которых он встретил на рынке в Соколове и узнал от них все детали ужасной бойни. Одним из них был наш товарищ Валлах, который изложил свои свидетельские показания в письменном виде.

После возвращения Зигмунда мы выпустили вторую листовку «Начеку» с подробным описанием происходящего в Треблинке. Но даже после этого община отказывалась верить правде. Люди просто закрывали глаза на неприятные факты и «опровергали» их, как только могли.

Тем временем немцы, не мудрствуя лукаво, подготовили новый пропагандистский трюк. Они предлагали по три килограмма хлеба и по килограмму мармелада каждому, кто добровольно зарегистрируется для «отправки». Пропаганда и голод предопределили действенность этой приманки. Желающих оказалось более чем достаточно. Этот пропагандистский трюк нейтрализовал все наши предупреждения о газовых камерах («если убивать собираются — зачем же хлеб раздают?»). Голод — самый сильный аргумент, три пышных и пахучих буханки хлеба заслонили весь горизонт. Их вкус, который каждый мог ощутить во рту, прямиком вел от дома до «Умшлагплац»[5], где формировались транспорты. Такой знакомый и уже давно забытый запах, мешал осознать очевидное. И вот — сотни людей по нескольку дней томились в ожидании депортации. Столько людей, жаждали получить три килограмма хлеба, что число депортируемых возросло вдвое и транспорт не справлялся с ежедневной перевозкой 12 000 человек.