Гевара по прозвищу Че

Конголезская операция разрабатывалась в кабинете Эмилио Арагонеса под охраной команды Мануэля Пиньеро. Обсуждался состав группы, которая должна была сопровождать Че — люди проходили обучение, — а также и организация всей поездки, вооружение, маскировка и прикрытие. Арагонес настаивал на том, что он тоже должен ехать, но Че выдвинул встречное предложение — Арагонес должен подготовить свою собственную акцию: "Ты там, а я тут". Последний аргумент Арагонеса: "Ты упрямый аргентинский мул, и рядом с тобой должен быть политический деятель" — не оказал должного воздействия.

Виктор Дреке, который должен был возглавлять группу чернокожих кубинцев афро-карибского происхождения, отправлявшихся "куда-то", узнал об изменении в планах в учебном лагере числа 28 или 29 марта. Османи Сьенфуэгос, бывший тогда министром строительства, сказал ему, что ответственность за экспедицию возлагается на нового руководителя и Дреке станет его заместителем, что новый командир носит имя Рамон и "обладает опытом". Во второй половине дня Дреке и Сьенфуэгос встретились на конспиративной квартире в районе Эль-Лагуито с Хосе Марией Тамайо, капитаном из Министерства внутренних дел, который не так давно участвовал вместе с Че в подготовке нескольких операций в Латинской Америке и осуществлял дополнительные меры по поддержке действий Масетти.

Из рассказа Дреке:

"Я услышал, как Османи с кем-то разговаривал. Мы находились в небольшом патио, и этот товарищ вышел к нам; он был белый, с волосами, подстриженными ежиком, и в очках.

— Ты знаешь его?

— Ни в малейшей степени. Я даже не видел его в газетах.

— Товарищ Рамон, — представил Османи.

— Как живешь, Дреке?

— Так ты его совсем не знаешь?

Голос был знакомым, но я не мог определить, кому он принадлежал. У него были вставные зубы. Мы уселись за маленький столик.

— Перестань вые....ться и просто скажи ему.

— Так, значит, ты не узнал Че? — спросил Османи.

Когда человека ранит, он чувствует удар, что-то горячее, вроде шока от электрического разряда. Сердце подпрыгнуло у меня в груди, я вскочил на ноги.

— Сиди, сиди, — сказал Че.

Да, это был действительно он, но теперь он говорил нормально. Че сказал мне, что мы вскоре отправимся. Он расспрашивал меня о группе, об обучении. Он говорил об операции - в Конго! Он дал мне крошечный пистолет

"Макаров".

— Ты умеешь играть в шахматы? Он не умеет, — пожаловался он, имея в виду Тамайо. ... Затем он вновь принялся писать. На полу валялись смятые прочитанные газеты".

Дреке не вернулся в лагерь, оставшись на конспиративной квартире, где были также Че, Мартинес Тамайо и Карлос Коэльо, адъютант Че. На следующий день Че продолжал писать, время от времени перемежая это занятие чтением, и при этом внезапно подскакивал, словно его подтолкнули. Ночью 31 марта приехал Фидель в компании Османи Сьенфуэгоса и сразу же вышел вместе с Че, чтобы поговорить. Че передал ему бумаги, которые писал, - это было его прощальное письмо:

"Гавана (Год сельского хозяйства)

Фидель!

В этот час я вспоминаю о многом, о том, как я познакомился с тобой в доме Марии Антонии, как ты мне предложил поехать, о всей напряженной подготовке.

Однажды нас спрашивали, кому нужно сообщить в случае нашей смерти, и тогда нас поразила действительно реальная возможность такого исхода. Потом мы узнали, что это на самом деле так, что в революции (если она настоящая революция) или побеждают, или погибают. Многие остались там, на этом пути к победе.

Сейчас все это имеет менее драматическую окраску, потому что мы более зрелы, но все же это повторяется. Я чувствую, что я частично выполнил долг, который связывал меня с кубинской революцией на ее территории, и я прощаюсь с тобой, с товарищами, с твоим народом, который уже стал моим".

Далее Че писал, что он в долгу перед Фиделем, так как он порой считал, что они не смогут достичь поставленной цели, а также и о том, какое влияние Фидель оказал на его жизнь.

"Обозревая свою прошлую жизнь, я считаю, что работал достаточно честно и преданно, стараясь укрепить победу революции. Моя единственная серьезная ошибка — это то, что я не верил в тебя еще больше с самого первого момента в Сьерра-Маэстре, что я недостаточно быстро оценил твои качества вождя и революционера. Я прожил замечательные дни, и, будучи рядом с тобой, я ощущал гордость оттого, что я принадлежал к нашему народу в самые яркие и трудные дни карибского кризиса.