Гевара по прозвищу Че

«Никто в Сьерре не мог сказать о Че дурного слова. Люди любили его, ни у кого не было оснований считать себя несправедливо обиженным, никто не обвинял его, если происходило что-то нехорошее, никто не смел солгать ему, и ему доверяли, доверяли его разуму. Он был прекрасным бойцом-партизаном, им восхищались, его уважали и разговаривали с ним по всей форме».

«Сеньор Че...» И именно у этого Че, столь уважаемого кампесинос, противоречия с людьми Равнины касались не только сетей связи и снабжения, а заходили куда глубже. 23 ноября Армандо Харт написал Че, что им крайне необходимо иметь руководящие структуры на Равнине, так как там имеется много оппортунистов, пытающихся вступить в контакт со Сьеррой, и что их уход к партизанам будет означать ослабление городской организации Движения 26 июля, создание которой потребовало множества усилий и треволнений и которая невзирая на непрерывные репрессии продолжала вести тяжелую работу в подполье. Харт писал: «Несмотря на политические разногласия, я уверяю тебя, что если бы ты хотя бы поговорил с нами, то понял бы», что люди с Равнины не консерваторы и не стремятся к сговору с либеральной частью олигархии. Письмо было чрезвычайно дружественным, даже нежным по отношению к Че.

14 декабря Че обратился с письмом к Рамосу Латуру, преемнику Франка Пайса (позже он сам признал, что это было «воистину идиотское письмо»), защищая свои права и обязанности как бойца-партизана от «постоянных возражений, которые встречает его деятельность по централизации». Не предлагая никакого решения, он кинулся в схватку с Равниной, начав с изложения политических разногласий:

«Что касается идеологических убеждений, то я принадлежу к тем, кто верит в то, что решение мировых проблем лежит за так называемым железным занавесом и рассматривает это движение 26 июля как одно из многих, порожденных стремлением буржуазии избавить себя от экономических оков империализма. Я всегда полагал, что Фидель является подлинным лидером левой буржуазии, хотя потрясающие личные качества выводят его далеко за пределы своего класса. Именно с таким настроением я вступил в эту борьбу: с честной надеждой на работу по освобождению страны, готовый уйти, когда условия предстоящей борьбы станут диктовать правые (такие, как ваши люди). После подписания договора в Майами я считал, что мне нужно стыдиться таких мыслей. К счастью, письмо Фиделя дошло до меня».

И все же несмотря на резкость письма он закончил его словами: «Я надеюсь, что всему этому имеется объяснение».

Рамос Латур ответил 18 декабря: «Я только что получил письмо, которое ты сам считаешь резким; его содержание очень удивляет меня... Мнение обо мне таких людей, как ты, в общем-то не задевает меня, поскольку ты недостаточно хорошо знаешь меня, чтобы судить. Я должен пояснить тебе, что отвечаю из уважения и восхищения, которые всегда испытывал к тебе и которые нисколько не поколебались несмотря на твои слова». После этого изящного вступления Рамос Латур сообщил, что пишет от имени всех членов национального руководства на Равнинах. Он объяснил, что городская организация пошла на жертву, уступив боеприпасы Сьерре, что они могли решить обороняться самостоятельно, и привел в пример ячейку из Маяри, которая передала в Сьерру собранное оружие, продолжив борьбу голыми руками.

Далее он перешел к определению политических горизонтов, изложению своего отношения к коммунизму и подвел итог: «Решение наших бед не заключается в освобождении нас от вредоносного владычества янки путем принятия другого, не менее вредного, советского владычества». Он также дал ясно понять, что в городские организации входят и левые: «Ты, как и мы, чувствуешь потребность избавить нашу страну от коррумпированной администрации, безработицы, милитаризма, бедности, неграмотности, болезней, отсутствия гражданских прав». Себя он назвал рабочим («Не из тех, кто обеспокоен тем, что происходит в Египте, но не станет ничего делать на Кубе» — это был намек на коммунистов из Народно-социалистической партии Кубы) — рабочим, который отказался от изучения социологии и права, чтобы пойти на войну. Он завершил письмо словами о том, что противоречия не имеют большого значения, «пока мы продолжаем работать ради триумфа революции».

Но положение вещей менялось.