Гибель 31-ого отдела

- И знаете, что я сделал? Я написал серию статей, где подробно и доброжелательно проанализировал политику и культурный уровень этой страны, сравнил их с нашей обстановкой. Мои статьи, конечно, так и не увидели света, да я и не ждал этого.

Он смолк ненадолго, потом, нахмурив брови, продолжал:

- А самое забавное, что я до сих пор не знаю, зачем я это сделал.

- Назло?

- Возможно. Но до сих пор, много лет подряд, я ни с кем не беседовал на эту тему. И не знаю, с чего я вдруг сейчас разговорился об этом. Во всяком случае, ни о чем таком я не думал. Проработав в издательстве с полмесяца, я потерял интерес ко всему на свете, после чего начал писать то, что они хотели, страницу за страницей. Сначала они действительно относились ко мне серьезней, чем я того заслуживал. А потом убедились, что я вполне безопасен и могу быть отличным винтиком в их большой машине. Тогда - и лишь тогда - они подумывали о том, чтобы перевести меня в особый отдел. Вы, верно, о нем и не слыхали?

- Нет, слыхал.

- Его можно назвать иначе - тридцать первым отделом. Он считается, у них одним из главных отделов. Почему - не знаю. Говорят о нем редко, деятельность его проходит в условиях строжайшей секретности. Они занимаются каким-то планированием. На нашем профессиональном жаргоне их называют "макетная группа". И вот меня совсем уже было надумали перевести в тридцать первый, но потом, должно быть, спохватились, что я ни на что больше не гожусь, кроме как на сочинение красивых и прилизанных жизнеописаний известных людей. Кстати, они были правы.

Он рассеянно провел пальцами по краю чашки.

- Тут я вдруг выкинул этот фортель. Ну и удивились же они!

Иенсен кивнул.

- Видите ли, я понимал, что больше ничего не смогу написать, и мне нестерпима была мысль, что последние строки, которые выйдут из-под моего пера, будут приторной и лживой стряпней на тему о каком-то прохвосте, будут восхвалением негодяя, который зарабатывает миллионы своим уродством и безголосьем, который разъезжает по свету и устраивает дебоши в притонах для педерастов.

- Последние строки?

- Ну да. Я выдохся. Я и раньше понимал, что исписался до конца и больше ни на что не способен. Это сознание вдруг нахлынуло на меня. Со временем я подыщу себе какую-нибудь другую работу, все равно какую. Для журналиста не так просто подыскать другую работу: мы ведь, по сути дела, ничего не умеем. Но и это уладится, в наши дни совсем не обязательно что-нибудь уметь.

- А на какие средства вы живете?

- Издательство обошлось со мной очень милостиво. Они сказали, будто давно заметили, что я исписался, выплатили мне жалованье за четыре месяца и отпустили с богом.

- И даже вручили диплом?

Рассказчик удивленно взглянул на Иенсена.

- Вручили. Смешно, правда? А вы откуда это знаете?

- Где ваш диплом?

- Да нигде. Я мог бы, конечно, напеть вам, что, мол, разорвал диплом на мелкие кусочки и выбросил их с тридцатого этажа. Но если говорить по правде, я самым прозаическим образом выкинул его, прежде чем покинуть издательство.

- Вы его хоть скомкали?

- А как же? Иначе он не влез бы в корзину для бумаг. Он, сколько мне помнится, был довольно большого формата. А почему вы об этом спрашиваете?

Тут Иенсен задал еще четыре вопроса.

- Это ваша постоянная квартира?

- Как я уже вам говорил, я живу здесь со дня сдачи дома в эксплуатацию и намерен жить, пока не отключат свет и воду. Теперь здесь стало даже лучше, чем прежде. Соседей никаких, и поэтому не приходится страдать от немыслимой звукопроводимости.

- Почему особый отдел называется тридцать первым?

- Он помещается на тридцать первом этаже.

- Разве там есть тридцать первый этаж?

- Да, на чердаке, над редакциями массовых выпусков, под самой крыше. Лифт туда не ходит.

- А вы там бывали?

- Ни разу. Большинство сотрудников вообще не знает, что он существует.

На прощанье хозяин сказал:

- Я сожалею, что так разговорился. Когда для скорости перескакиваешь с пятого на десятое, все выглядит наивно и запутанно. Но вы настаивали... И еще, самое последнее: вы до сих пор меня в чем-то подозреваете?

Иенсен уже вышел на площадку и ничего ему не ответил. А хозяин стоял в дверях. Лицо его не выражало беспокойства - только равнодушие и бесконечную усталость.

XIX

Несколько минут Иенсен неподвижно сидел в машине, просматривая свои заметки. Потом перевернул страницу и записал: "№3. Бывший главный редактор. 48 лет. Не замужем. Освобождена от занимаемой должности по собственному желанию и с полной пенсией".

Номер третий была женщина.

Сверкало солнце, белое и безжалостное. Была суббота, и часы показывали без одной минуты двенадцать. Оставалось ровно тридцать шесть часов. Он включил зажигание, и машина тронулась.

Он не стал слушать приемник. И хотя дорога шла через центр, даже не подумал заехать в свой участок.

Зато перед кафе-автоматом он остановился и долго изучал три рекомендуемых на сегодня завтрака.