Гибель Айдахара

Оглянувшись вокруг, он увидел хмурые, бледные лица своих воинов. Мудрый старец хорошо знал, что ждет их совсем скоро – быстротечная жаркая битва и смерть. И, стараясь, чтобы все услышали его, бий крикнул:

– Люди, я позвал вас за собой и привел сюда! И потому я принимаю вызов!

Из рядов воинов вдруг выехал Тоган на бархатисто-черном горячем скакуне. Он поднял над головой руку со сжатым кулаком.

– Нет, нагаши-ата[5]! – крикнул он. – Разве нет среди нас батыров, чтобы посылать на поединок мудрых старцев?!

И, не дожидаясь согласия Актайлак-бия, Тоган ринулся вперед. Подобно черной молнии, несся он по степи, а навстречу ему уже мчался Карасур. Все произошло так быстро, что никто даже не успел крикнуть Тогану слов одобрения.

Всадники сблизились. Мелькнула в воздухе тяжелая палица монгола. И случилось то, чего никогда не случалось: грозное, неотразимое оружие не задело юного воина. Огромный гнедой жеребец Карасура тяжело промчался мимо. Легко развернул своего скакуна Тоган и понесся вслед за монголом. И, едва тот успел повернуть своего коня, острый наконечник копья юного воина впился в горло Карасура. Монгол тяжело осел и медленно вывалился из седла.

Ликующие крики раздались среди кенегесцев.

– Карасур повержен!

– Бог милостив к нам!

– Вперед!

– Пусть враг знает нашу силу!

От топота копыт задрожала земля. Вдохновленные победой Тогана, лавиной ринулись вперед воины-кенегесцы.

Но недолго кипела битва. Слишком неравными были силы. Золотоордынцев было больше, да и вооружены они были лучше.

Упал с белого верблюда Актайлак-бий, сраженный стрелой, чья-то острая сабля достала юного Тогана. Но самое страшное случилось потом. Не зная о том, что произошло в урочище Кзылшия, сюда подходили из степи все новые и новые отряды. И с каждым из них легко расправлялось золотоордынское войско. Ветер нес над великой Дешт-и-Кипчак запах гари и крови.

Тихо и тревожно стало в степи. Однажды ночью к могиле Тогана пришел воин, слагающий стихи. Он был уже немолод, и первая седина сделала его виски серебрянными. И в этот раз судьба подарила ему жизнь. Вместе с воином был маленький сын Тогана…

Высокая ясная луна освещала поле недавней битвы. Лицо воина было суровым, а губы шептали:

– Я вновь увидел народ, у которого на глазах кровавые слезы.
Я вновь увидел стервятников, жаждущих крови.
Не добыл народ мой победы,
Лишь могилы оставил он на просторах родной степи.
Вновь народ мой в великой печали,
Ищет он выхода – и не находит.
И мои глаза застилают горячие слезы.
Стервятником горе терзает мою душу.
Пусть будет проклята эта жизнь!
Пусть будут прокляты земля и небо!
Не пришло еще время справедливости!
Но пусть не заржавеют мечи и не затупятся стрелы!

Едиге, узнав о поражении восставших, сказал с презрением:

– Так будет со всеми, кто осмелится поднять руку на Золотую Орду.

Откуда было знать хану, что день этой битвы стал днем начала его конца. И пройдет совсем немного времени, когда ему потребуется помощь народа, но итиль-жаикские кипчаки отвернутся от Едиге, и, спасая свою жизнь, погонит он своего усталого коня в северо-восточные пределы Орды, но и там не найдет он сочувствия. И станет похожа его жизнь на сухую траву перекати-поле.

* * *

Едиге был далек от мысли ради любви к Жанике отказаться от борьбы с Тохтамышем. Единственное, что пообещал он жене, – это не убивать ее отца, не запятнать свои руки кровью родственника. Судьбу Тохтамыша должна была решить битва и воля аллаха.

Жанике поверила ему. Вот почему на требование отца, переданное с тайным гонцом, поскорее кончать с Едиге ответила: «Он отец моего единственного сына. Свой спор решайте между собой сами».

Тохтамыш, узнав об этом, пришел в ярость. Он так надеялся, что все в самый короткий срок решить в его пользу. Задуманное рухнуло. Впереди – неизвестность и борьба.

Отныне все мысли Тохтамыша были заняты подготовкой к битве с Едиге. И первое, что сделал хан, – это послал своих послов просить помощи у булгар и рязанского князя. Но, словно чувствуя слабость Тохтамыша и его обреченность, бывшие союзники дали уклончивый ответ. Они выжидали.

Войска Тохтамыша и Едиге сошлись в низовьях Тана глубокой осенью года барса (1398). День выдался пасмурный. Над огромным полем, выбранным для битвы, плыли клочья тумана, и временами начинал моросить мелкий холодный дождь.