Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

Но в детском мире их игр и мечтаний
Свершился вдруг неожиданный сдвиг,
Недобрый вестник поры испытаний;
Я в нем невольно с тревогой постиг
Зловещий знак роковых начертаний
И близкой бури предсказанный вал
На тихом море их жизни узнал.

Любовь! В лукавом ее наважденьи

Я понял завязь грядущих невзгод:
Любовь прекрасна в своем зарожденьи,
Но горек будет отравленный плод.

А дети гостье с ее чудесами

Сердца открыли доверчиво сами…
Вина не их… не моя… и ничья…
Весь мир, природы самой голосами,
Признал любовь — бытием бытия:
Поют ей славу в порыве едином
Простор небес, океан и земля;
Звучит хвала ей в жужжаньи шмеля,
И в стоне горлиц, и в крике орлином;
Она влечет к стрекозе стрекозу;
Ей страстно служат цветы, расцветая;
Томится ею весна золотая;
Ей данью лето приносит грозу,
Как смелый голос желаний мятежных,
А осень — бледных небес бирюзу,
Как грустный символ страстей безнадежных.

И гимн природы в двух детских сердцах

Звучал, как эхо, двойным преломленьем:
Любовь друг к другу зажглась в близнецах.
Они открыли в себе с изумленьем
Несмелых, светлых желаний ростки,
И счастье грез с непонятным стремленьем,
И жажду ласки с неясным томленьем,
И сладкий зов беспричинной тоски.
Теперь нередко касанье руки
Тайком смущало их душ безмятежность;
Им ночью снились тревожные сны,
А в днях их смутно жила неизбежность
Волшебной, жуткой для них новизны.
Уже не дружба, не братская нежность
Незримой связью сближала детей;
Иного чувства звала их безбрежность,
Сильнее крови и дружбы святей.

То было счастье, как жизни дыханье,

Когда, безумьем сердец не губя,
Чуть веют радость и благоуханье
Любви, еще не сознавшей себя;
Когда два сердца друг другу навстречу
Бездумно рвутся, а трепет в крови
Твердит одно: — «Позови, позови,
И я на зов твой призывом отвечу!..»
То было утро безгрешной любви.

Но лишь недолго они бережливо

Взаимно чувство таили в тиши,
Боясь поведать о тайне счастливой,
Страшась вспугнуть ликованье души.

Любви не спрячешь, не скроешь под спудом;

Она, как свет, как цветов аромат,
На волю рвется из плена и чудом
Себя расскажет, как песни раскат.

Был день, какие бывают в начале

Поры осенней: насквозь золотой,
Теплом, как чаша вином, налитой,
С налетом грусти в прозрачности далей
И с ветром свежим, несущим с долин,
Как блестки, нити седых паутин.
Лучился полдень. И в трапезной зале
Сиял, как праздник, обеденный чин.
Горели краски настенных картин,
Резьба сверкала двойного престола,
Блистал над ним расшивной балдахин;
Пестрели плитки узорного пола;
И меж цветов золотых на столе
Светились вина в сквозном хрустале.

Кифары, арфы и флейты двойные

Сливали стройно аккорды в один
Поток певучий; в него тамбурин
Ронял удары, как в зыби речные
Живые капли. И вольно плыла
Душа людская с волною напевной.

Царевич-отрок с сестрою-царевной

Сидел на кресле двойном у стола.

Меж тем на гладкой площадке помоста

Забав и игр вереница цвела.
Борцы-ливийцы гигантского роста
В борьбе, как спруты, сплетали тела;
Скакали, гнулись, качались гимнасты,
Ходил, колеблясь, канатный плясун.
В тюрбане пестром урод головастый,
Горбатый карлик, индийский колдун,
Играл печально на тонкой свирели:
И с тихим свистом из легких корзин
Десятки змей выползали на трели,
Свиваясь в кольца; узоры их спин
Расцветкой красок волшебных горели,
Мерцая медным отливом чешуй;
На гибком жале неся поцелуй,
Легла на грудь укротителя кобра;
А стан ему опоясал удав,
Могучей лентой цветною обжав
С такою силой, что хрустнули ребра;
Но трели новой задумчивый стон, —
И сразу петли ослабил пифон.

В нарядах ярких шуты и шутихи

Толпой вбегали в палату, и зал
Дрожал от смеха; но вновь ускользал
Их рой крикливый, и царствовал тихий
Напев любовный согласных кифар —
Живой и чистой гармонии дар.

Давно все знали, что царские дети

Всегда любили обеденный срок
За солнце полдня, за звучный поток
Мелодий грустных, за зрелища эти,
За ласку старых и преданных слуг,
Хранивших чинно их детский досуг.

Обычно, прежде, во время обеда,

Меж яств согреты глотками вина,
Шутили дети, кипела беседа,
Был светел смех и веселость шумна.
Но всё сегодня обоим не в радость,
Ни день хрустальный, ни песенный хор,
Ни выбор лакомств, ни сочная сладость
Плодов румяных. Опущенный взор
Царевны явно подернут печалью.
С ней рядом, молча, царевич поник;
Сжимает горло ему воротник
Из частой сетки с лазурной эмалью;
И так оплечий сквозных кружева
Теснят, что груди томительно-душно;
В жару истомном горит голова,
И вихрем мысли бегут непослушно,
А сердца стук и прерывист, и част.
Кто снам рассвета найдет выраженье?
И кто — вина молодого броженье —
Томленье юной души передаст?