Гибель дракона

Ван Ю с тоской поглядывал на подернутый синеватой дымкой город. Родной город, Хайлар. Там, на одной из окраин, стояла убогая фанза отца, на попечении которого остались теперь беременная жена и дети Вана. Сын и дочь — золотые дети, говорят люди... Рядом с Ван Ю крошил киркой каменистую землю худой старый китаец. Он нанялся сюда, чтобы заработать денег для постройки фанзы: старая сгорела. Изнемогая, изо дня в день трудился он, надеясь снова обрести очаг и крышу над головой. Но сил все меньше. Другие знают, что денег он не получит, что сам останется здесь, сам выроет себе могилу, а он не знает этого. Он верит и мечтает.

И вот сегодня старик упал на камни. Ван Ю взглянул на него, хотел помочь ему подняться, но тут как тут — надсмотрщик-японец.

Безразличный ко всему, он сноровисто и сильно хлестнул плеткой потерявшего сознание человека и, убедившись, что тот не встанет, свистком подозвал двух солдат.

— Убрать! — приказал он и не спеша двинулся прочь, изредка подхлестывая «нерадивых».

Солдаты понесли старика за сопку.

— Смотри ты, такой худой, а тяжелый, — недовольно бросил шедший первым.

— Помирает, — сожалеюще сказал второй, — а дома, наверное, дети...

— Скоро они все передохнут, как мухи осенью. — Первый ускорил шаги. — Уж не жалеешь ли ты его?

Второй промолчал.

Вскоре за сопкой прозвучал выстрел. «Это» случалось каждый день и уже не вызывало у работавших того болезненного волнения, которое испытывал каждый в первые дни, проведенные здесь.

Второй год трудились китайцы на «великих жертвенных работах», объявленных японскими оккупантами в Маньчжурии. Против советских городов по границе строились укрепленные районы, вокруг близких к рубежу маньчжурских селений возводились неприступные крепости. Командование Квантунской армии готовилось к длительной и упорной войне, к прочному, «вечному завоеванию пространств Сибири и Дальнего Востока». В глубокой пади, изнемогая от жары и духоты, работали полуголые люди. Кирками и ломами они долбили в сопке тоннель для подземной железной дороги, которая будет связывать основные узлы укрепленного района — пять сопок, окружающих город Хайлар.

...Ван Ю долбил камень, сосредоточенно раздумывая, каким путем добраться до Хингана, до гор, до родного партизанского отряда, с которым был связан чуть ли нее первого дня его существования. Конечно, Чы Де-эне уже знает, что Ван пропал, и предлагает комиссару планы освобождения — один фантастичнее другого. Шин Чи-бао серьезно выслушивает и терпеливо отвергает их — один за другим... Проплывали в памяти Вана лица боевых друзей, и горько, и радостно становилось на сердце от этих воспоминаний. Ему иногда хотелось думать, что тут, на японской каторге, он, в конце концов, выполняет одно из заданий партии. Он расскажет обо всем, что увидел, и пусть узнают люди еще об одном злодеянии слуг дзайбацу!

Но усталость иногда брала свое, уныние вселялось в душу. Уныние, которое подчас страшнее равнодушия. Жертвенные работы! Мог ли предполагать связной партизанского отряда Ван Ю, уходя утром на завод, что вечером он уже не вернется к семье, к Лин Тай, такой ласковой и близкой, к ребятишкам, ожидающим его прихода на углу улицы. С хохотом и визгом, перегоняя друг друга, дети бросались к нему, и он нес их на плечах до дома... В тот день его вызвал к себе управляющий. Это был, конечно, предлог: в приемной управляющего Вана уже ждали солдаты-японцы, они связали его, бросили в крытый грузовик. И — каторга... Мог ли коммунист Ван Ю предвидеть такую случайность? Возможно, и не мог, но был обязан! Он знал, его предупреждали старшие — сейчас каждый коммунист стоит под расстрелом, помни, что каждая твоя ошибка может нанести непоправимый урон делу партии. Он в чем-то ошибся, чем-то дал повод врагу заподозрить его. Был неосторожен... Снова и снова вспоминал Ван Ю события последних дней и не видел ошибки ни в чем. Может быть, случайность?

В конце дня снова прозвучал выстрел за сопкой, и Ван с тоской подумал, что скоро наступит и его очередь, и его отнесут безразличные ко всему солдаты и бросят в каменную могилу к сотням таких же неудачников, как он. Нет, бежать! Ван Ю вздрогнул: на спину, рассекая кожу, со свистом упала плеть надсмотрщика — и равнодушный голос:

— Задумался, свинья!

Жили каторжники в тесном, наспех сбитом из досок бараке, покрытом рваной парусиной. После работы люди валились на нары без мыслей, без желаний. Непосильная работа притупляла чувства.

Сосед Вана по нарам, тоже молодой, недавно завербованный деревенский парень, сходил за ужином — похлебкой из тухлой рыбы и чумизы. Они поели и улеглись рядом, перешептываясь о самом сокровенном — о свободе.

— Как? — чуть не со слезами шептал Цзе-ши, сжимая кулаки.

— Не знаю, — чистосердечно ответил Ван Ю. — Но надо. Иначе гибель.

— Сам знаю... Но как?

— Есть один способ, но скорее всего убьют.

— Это лучше!

Ван Ю помолчал, размышляя о побеге. Эта мысль не давала ему покоя с первых дней каторги.

— Стены барака тонкие... Фундамента нет. Если выбрать ночь потемнее и подрыть...

Они долго шептались, намечая дорогу.