Гибель гранулемы

В среду Павел задержался на стройке: его вызвал к себе в конторку Жамков.

— Садись, — кивнул он Абатурину на табуретку, когда тот вошел. — Почему нарушаешь уговор?

Павел вопросительно пожал плечами.

— Мы ж условились: если что нужно — скажи. Молчишь. Ничего не нужно?

— Ничего.

Жамков побарабанил пальцами по столу, спросил, хмуря широкие брови:

— Какие ко мне претензии, как к начальнику участка?

— Нет претензий.

— Это у тебя. А у других?

— Не знаю.

— Знаешь. Не можешь не знать.

Абатурин покраснел и сказал с неожиданным раздражением:

— Не знаю. Но знал бы — тоже не сказал.

— Это почему же?

— Не уважаю доносы, Аверкий Аркадьевич.

Жамков поднялся со своего места, походил по комнатке, воскликнул с подъемом и злостью:

— А ты хорош гусь, Абатурин! Не ожидал я. Комсомолец, кажется… А вот — гусь!

Он тяжело опустился на стул, сказал, резко рубя воздух рукой:

— Значит, критика руководства — донос? А я-то, дурак, в простоте душевной полагал: критика — воздух. Одно тебе оправдание — молод. Был бы постарше, влепил бы я тебе по первое число, где следует. Ну, да ладно, забудем об этом. Я к слову не цепляюсь.

— Нет, отчего же «ладно», — злясь еще больше, возразил Абатурин. — Коли нужда в критике, мы всей бригадой придем, или вы к нам на собрание зайдите. Так лучше будет. Чисто. В открытую.

— Ну, ладно, ладно. Я тебя не затем позвал. Вот о чем речь, Абатурин… Ты — новичок на участке, а все равно должен знать, какой мы кусок фронта занимаем и какая у нас боевая задача.

— Можно закурить? — спросил Абатурин.

— Кури. Так вот, о чем речь. Мой участок постоянно прописан на Доске почета. Ниже второго места не спускались. А ты думал — почему? Не думал. Скажешь, начальник толковый, руководить умеет. Ерунда. Не в том дело. Дело в коллективе, Абатурин. Коллектив, он все может, ежели люди дружно держатся и одними глазами на все глядят. Какая главная мерка нашей работы — знаешь?

— Тоннаж? — с мрачноватой иронией отозвался Павел, вспомнив спор Жамкова с Климчуком. — А мелочевка потом?

— Вот именно, — утвердительно покачал головой Жамков, презрев иронию монтажника. — Тоннаж. Начальник соседнего участка Юрин — глуп? Нет, умница и дело знает не хуже нас, грешных. А ты поди — спроси у него о процентах. Сто еле-еле натягивает и постоянно позади нас тащится.

Жамков взглянул на Абатурина, и легкая гримаса исказила лицо инженера:

— Ты слышал мой разговор с Климчуком. Тихон Тихоныч упрекает меня: от мелочных-де работ уходим, за тоннами гонимся. А ты спроси у Климчука: кто мне мелочевку делает? Дядя? Нет. Сами. На фронте всегда так: направление главного удара и дороги-боковушки. Вот это понимать надо.

Мягко выпроваживая Павла из комнаты, Жамков говорил:

— Ты подумай об этом и товарищам помоги подумать. Ну, не сердись, что задержал… Общее дело, не личное…

Медленно шагая домой, Павел думал о Жамкове: «Мутный он какой-то… Слова правильные, а пахнут нехорошо… Или я ошибаюсь?».

В комнате общежития никого не было. Обычно в свободные от ученья дни вся тройка, за исключением Кузякина, отправлялась по своим делам — во дворец, к девушкам, в кино. Но сегодня здесь не было даже Кузякина.

Гадая, как убить свободное время, Павел надел праздничный костюм и вышел на Московскую улицу. Решил отправиться к площади Горького и посмотреть новый фильм. Но у кинотеатра внезапно сел в подошедший трамвай и поехал на левый берег.

Выйдя на Комсомольской площади, торопливо зашагал по Пушкинскому проспекту.

Павел шел вверх, к драмтеатру, и не знал, зачем это делает. Нет, он знал, он только обманывал себя, только пытался обмануть.

На этой улице, в такое же позднее время он встретил тогда эту странную красивую девушку («не девушку — мужнюю жену», — сухо поправил он себя). Неумно получается у него: она не уходит из памяти, а жениться на ней нельзя.

«Жениться!.. — посмеялся он над собой. — Нужен я ей!».

И возражал себе:

«А почему не нужен?».

Вспомнил стесненные взгляды Люси, дочери Прокофия Ильича; откровенное желание Глаши; расчетливое чувство Алевтины — и покачал головой: «Нет, может, и нужен, кабы не замужем».

Он поднялся к театру, постоял возле памятника Пушкину, напряженно прислушиваясь к разговорам нарядных женщин, толпившихся у главного входа. Нет, ее здесь не было, он узнал бы знакомый голос даже издалека, даже в хоре многих голосов.

И все-таки Абатурин был почти убежден, что должен встретить ее здесь, нынче, сейчас же. Может быть, принимал свое желание за уверенность, а может, не хотел расставаться с надеждой, бог ведает.

Уже было совсем поздно, когда он увидел ее. Она поднималась к театру от Комсомольской площади и, заметив Павла, остановилась, настороженно вглядываясь в его лицо.

— Вы зря ходите за мной, — сказала она, нервно теребя сумочку. — Это даже неумно.