Гибель королей

Короля уже перенесли в церковь и уложили перед высоким алтарем. В скрытом полумраком углу играла арфа и пел хор брата Джона. Интересно, спросил я себя, а мой сын там? Священники бормотали молитвы перед боковыми алтарями или стояли на коленях у гроба короля. Глаза Альфреда были закрыты, подбородок подвязали белой лентой, а в губы вложили кусочек сухого хлеба – кто-то из священников сунул в рот усопшего облатку. На короле было белое одеяние раскаявшегося грешника, такое же, как то, что он однажды заставил надеть меня. То было много лет назад, когда нам с Этельвольдом приказали пасть ниц перед алтарем. У меня не оставалось иного выбора, кроме как подчиниться, а Этельвольд превратил ту отвратительную церемонию в фарс. Он притворился, будто полон угрызений совести, и стал выкрикивать, обращаясь к небесам: «Господи, больше никаких титек! Никаких титек! Убереги меня от титек!» Я очень хорошо помню, как возмутился Альфред, как с отвращением отвернулся от племянника.

– Эксанкестер, – пробормотал Стеапа.

– Ты тоже вспомнил тот день? – удивился я.

– Лил дождь, – добавил он, – и тебе пришлось ползти к походному алтарю в поле. Я хорошо помню.

В тот день я впервые увидел Стеапу, грозного и внушающего ужас, а потом мы вместе сражались и подружились. Как же давно это было! Я стоял у гроба Альфреда и думал о том, как быстро промелькнула жизнь. А ведь всю эту жизнь король служил для меня ориентиром. Я сражался против и за него, проклинал и благодарил его, презирал его и восхищался им. Я ненавидел его религию и характерные для всех христиан холодные осуждающие взгляды, ненавидел христианскую злобу, прикрытую фальшивой добротой, я ненавидел христианскую приверженность богу, который лишил мир радости, назвав его греховным. Однако именно эта религия сделала из Альфреда хорошего человека и хорошего короля.

Закрытая для радостей душа Альфреда оказалась крепкой, как скала, о которую разбивались даны. Раз за разом они нападали и раз за разом убеждались в том, что король хитрее и умнее, а Уэссекс тем временем крепчал и богател, и все это благодаря Альфреду. Мы думаем, что король – это привилегированная персона, которая правит нами и вольна вводить и нарушать законы или пренебрегать ими, но Альфред никогда не становился над созданным им же кодексом. Он воспринимал свою жизнь как долг перед Богом и людьми Уэссекса. Я не встречал лучшего короля, и вряд ли мой сын, мои внуки и их дети когда-нибудь увидят такового. Я не любил его, но не переставал восхищаться им. Он был моим королем, и всем, что у меня сейчас есть, я обязан ему. Пищей, которую я ем, домом, в котором я живу, и вооружением моих людей. Вся моя жизнь прошла с Альфредом, который временами ненавидел меня, временами любил и был великодушен. Он даровал благополучие.

На щеках Стеапы блестели слезы. Некоторые священники, стоявшие на коленях у гроба, рыдали не таясь.

– Сегодня для него подготовят могилу, – проговорил Стеапа, указывая на высокий алтарь, в котором были выставленные многочисленные реликвии, так почитаемые Альфредом.

– Они похоронят его здесь? – удивился я.

– Там есть склеп, – пояснил он, – но его надо открыть. Когда достроят новую церковь, его перенесут туда.

– А похороны будут завтра?

– Может, через неделю. Нужно время, чтобы люди успели добраться.

Мы долго сидели в церкви, приветствуя тех, кто приходил попрощаться с королем. К середине дня прибыл новый король в сопровождении знатных персон. Эдуард стал высоким, узколицым и тонкогубым молодым человеком; очень темные, почти черные волосы он зачесывал назад. Мне наследник показался ужасно юным. Он был одет в голубую рубаху, подпоясанную кожаным ремнем с золотыми накладками, сверху же набросил длинный, почти до пола, плащ. Корона отсутствовала, так как его еще не короновали; признаком высокого статуса служил бронзовый венец.

Я узнал многих из тех вельмож, что сопровождали его: Этельнот, Вилфрит и, разумеется, будущий тесть Эдуарда, Этельхельм, который шел рядом с отцом Коэнвульфом, исповедником и наставником Эдуарда. В свите было еще с полдюжины незнакомых мне молодых людей, а потом я заметил своего кузена, Этельреда. Он тоже меня увидел и замер как вкопанный. Эдуард, уже успевший подойти к гробу отца, удивился, что зять стоит на месте, и подозвал его. Мы со Стеапой опустились на одно колено и почтительно слушали, как Эдуард, сложив руки, молится у гроба. Никто не произносил ни слова. Хор пел, от свечей в пронизанный солнечными лучами воздух поднимался дымок.