Гибель красных моисеев. Начало террора. 1918 год

Окончив два высших учебных заведения, я занялся педагогикой и учредил ряд технических учебных заведений (по типу немецких техникумов) (выделено нами. — Н.К.) совершенно нового для России типа…

Согласно декрету нынешнего же правительства, обвинение точное, обоснованное должно быть предъявлено в 48 часов. Я же, как и мой родной брат Петр Алексеевич, томимся в тюрьме или по недоразумению, или по ложному доносу какого-нибудь провокатора.

Как украинские граждане (связанные родством с германскими подданными) просим взять нас под свою защиту»^{247}.

Прошение это не дошло до адресата.

Начальник тюрьмы передал его не германскому консулу, а непосредственно в ЧК, где оно и было приобщено к делу.

Судя по всему, Балицкий, не подозревая о печальной судьбе своего прошения, сильно обиделся на германского консула. Однако он понимал, что движется в правильном направлении, и вскоре сочиняет еще одно произведение, которое убеждает нас в воистину необыкновенном воздействии на арестантов воспитательных методов товарища Урицкого.

Конечно, такие, как Никифоров и Бобров, угрюмо замыкались в своей гордыне, но люди иного менталитета — менялись.

Вот и Лев Алексеевич Балицкий, приват-доцент Петербургского университета, член Главной Палаты Русского Народного Союза им. Михаила Архангела, проведший всю свою сознательную жизнь в Петербурге, после обработки погружением заговорил вдруг в подвалах Петроградской ЧК на позабытом украинском языке.

«Украiнському Консуловi Веселовському

Украiнськаго громадянина

Льва Олексiевича Балицкого

ЖАЛЬБА

В кайданах, в неволi на чужбиi, в тюрьме як спiваеця в наших пiснях, гинут и пухнут з голоду без вини нашi украiнцi в “Крестах”.

Сидю и я тут три тиждня, не по обвiненiю, а по подозренiю, хоть для цёго нема нiяких нi основаннiй, нi прiчiн, сидю тут я з своiм рiдним братом Петром (клiека 789); вiн тож сидить “по тому же подозренио”, хоть вiн ничого на свт не бачить, окрiм свoiх книжок, бо готовиця до профессури.

Я ж основав первie в Россiи курсы сельского законовiденiя и экономiи, сельскохозяйственно-гидротехнiчне средне учiлiще, огнестейкаго сельского строительства; также бухгалтерскi курси, гiмназио и др. и всё це я хочу перевести на Украiну з цёго ж року, бо богацько моiх ученiков — украiнцi, а останни ученiки дали свое соглaсiе з радiстью закiнчити курс свiй иза голоду в Петроградi и вони поiдут з школой куда я захочу. Я ж сидю в “Крестах” и не можу по цёму делу ничого робити. О россiйских дiлах i полiтiке я не хочу навiт думати, а не то що “контревлюцiей занiматiся…

По сему широ и ласкаво прохаю пiдмоги и оборони нам з братом внити на волю, на поруки, а бо пiд роспiску о невiиздi з Петрограда до суда, окрiм всего моя жiнка слаба, у мене родився син, котораго я ще и не бачив, а дитинка моя дуже слабенька (семимiсячна) и я боюсь, що вона умре и я не взгляну навiтъ на свого первенца.

Лев Балiцкiй

P.S. Германьско консульство за своiх стоiт, ино ix i не держат довго, маем надiю що i наше консульстве не дасть нас в обiду»^{248}.

Грех иронизировать над человеком, томящимся в застенке Петроградской ЧК, но, право же, нельзя без улыбки перечитывать эту смесь украинских и искалеченных русских слов, которую Лев Алексеевич почему-то считает украинским языком…

Впрочем, что ж…

В застенках Урицкого и не мог человек заговорить по-другому, не самое лучшее это место, чтобы вспоминать «рiдну мову»…

Но если с языком и возникают проблемы, то со смыслом тут все было правильно. Страдания «на чужбiнi», «в кайданах» «нашего украiнца» да к тому же не чающего увидеть свою «дитинку», растрогали генерального консула Украинской державы, когда он увидел фамилию Балицкого в списках заложников.

Скоро в ЧК на бланке консульства поступил запрос о Л.А. Балицком:

«Имею честь просить о принятии мер к немедленному освобождению означенного украинского гражданина.

Если же к нему предъявлено какое-либо обвинение, то допустить к обозрению следственного материала лицо, уполномоченное на то Генеральным консулом»^{249}.

То ли этот запрос консула Веселовского, не желающего уступить своему германскому коллеге, который «за ceoix стоит», сыграл роль, то ли просто, как написано в постановлении, «ввиду того, что необходимость в заложниках в настоящее время почти миновала»^{250}, Лев Алексеевич Балицкий в ноябре 1918 года был освобожден из-под ареста.

Вот, кажется, и вся история о том, как удалось человеку вырваться из смертных списков, сочиненных тт. Бокием и Иоселевичем. Правда, завели его в здание на Гороховой молодым приват-доцентом Петербургского университета, бывшим членом Главной Палаты Русского Народного Союза им. Михаила Архангела, а выпустили беспрерывно проливающим слезы стариком, невразумительно бормочущим свои жалобы на некоем петербургско-украинском наречии…

О такой судьбе, увы, «не спiваецца ни в каких пiснях»… 

5

Не поется ни в каких песнях и о том, что происходило в июле 1918 года в Екатеринбурге…