Гибель Марины Цветаевой

Она была очень прямая, роста выше среднего, примерно 163–165 см. Очень худая, тонкая, узкая, она выглядела старше своих лет. Почти никогда не улыбалась. Одета была чаще всего в простую грубошерстную юбку (всю в сборках), черную блузу. На шее бусы, на руках — скифские браслеты. В облике преобладали мужские черты, вернее, мальчишеские, резкие движения. Лицо, напоминавшее профили на римских монетах. С другой стороны, было в лице и что-то будто скандинавское. И — ни кровинки, оно казалось восковым. Узкий нос, сухие неподвижные губы. Никакой косметики. Глаза очень светлые и какие-то беспомощные. Временами она напоминала большую птицу — движениями. Одежда всегда аккуратна, в облике — неизменная подтянутость.

Той Марины, что на давних фотографиях, — с челкой и пышными волосами — уже не было.

Характерна для нее была постоянная устремленность куда-то, напряженность, как у стрелы.

Мур был высокий, крупный, полноватый. Ходил всегда в вельветовом костюмчике, привезенном из Франции, всегда чистенький, обстиранный. М. И. показывала мне фотографии маленького сына, там он курчавый и какой-то весь розовый. Мур казался Иде неоформившимся юнцом, несмотря на свой рост и крупность.

А М. И. — твердыней. Она была очень строга с сыном, проверяла каждый его шаг. Однажды Мур очень хотел пойти на день рождения какой-то одноклассницы, но мать ему не разрешила. То ли она боялась, то ли по каким-то другим причинам явно не хотела его сближения «с этими советскими». (Может быть, оберегая этих «советских»?)

Сын никогда не был резким с матерью, грубых тонов от него Ида не слышала ни разу. Марина очень его любила, но любовь ее никогда не выражалась в ласке.

«Мама — отец», — так говорил о ней Мур. Марина крепко держала его в руках. Никакой мягкости! Повелительные интонации. И множество запретов. Характеры. их были явно разномасштабные…

Ни в какой степени Мур не мог влиять на мать, ни в чем. Может быть, потом он стал другим, но тогда был перед ней всегда — ребенок, несмотря на свой высокий рост.

Странной показалась Иде история со стиральной резинкой. Из Парижа они привезли много всяких необычных для нас мелочей. В том числе несколько необычных стиральных резинок, трехслойных. Одну из них Мур взял в школу и потерял. И М. И. очень на него рассердилась из-за такого пустяка…

Разговорчивой М. И. трудно было назвать. Но, конечно, все-таки она разговаривала с Идой, а иногда даже что-то как будто в М. И. прорывалось, и она говорила много, охотно и искренне. Чаще они разговаривали, когда Мур был в школе.

Она рассказала, как была однажды, в 20-е годы, у Маяковского в РОСТА. Пришла к нему, а у него на каждом колене — по девчонке. Он встал, поцеловал ей руку, девчонок расшвырял, как котят. И Марина показала жестом — руки врозь — «как котят». А с ней он поздоровался очень почтительно.

Ида училась в той же школе, что и Мур, но она была старше. Зимой 40-41-го годов Мур был в восьмом классе, а Ида уже в десятом. Сначала это была школа № 167. Потом и Иду и Мура перевели в другую школу, которая была ближе к дому, на углу Покровского бульвара.

В классе, говорит И. Б., к Муру хорошо относились. Им интересовались девочки. Он сказал однажды: «Идочка, я совсем не понимаю нашу учительницу французского языка, когда она говорит по-французски, — вдруг она мне двойку поставит?…» (Таково было, видно, прекрасное произношение учительницы, никогда во Франции не бывавшей! — И. К.)

Однажды позвонил к ним домой по телефону преподаватель математики из школы и долго говорил с М. И. Говорил он очень почтительно — наверное, знал, кто она такая. И вдруг М. И. резко прерывает его и говорит с вызовом: «Ну что ж, ему математика совсем и не нужна! Я вообще никогда ничего в ней не понимала и не понимаю, однако мои друзья вовсе не считают меня из-за этого дурой!» Видимо, учитель сказал ей что-то о том, что Мур не справляется с программой по его предмету…

Она была вся как натянутая струна. Психическое ее состояние было предельным, напряженность невероятной. Внешне она была сдержанной, скрытной — и, может быть, именно это потом и сказалось. Все тяжелое она держала в себе будто за внутренней решеткой, и от этого сильнее мог быть срыв — как результат эмоционального, психического истощения. Когда с Муром у них случались конфликты, М. И. иногда кричала. Она не всегда могла оставаться уравновешенной. Но когда они ссорились, говорили всегда по-французски.

Еда у них была всегда, они не голодали. Но пища была крайне простая. Ели часто гречку-продел, каша из нее получалась какая-то синеватая, казалось, что ее трудно было проглотить. Но они оба ели ее по утрам. Иногда М. И. покупала полуфабрикаты — отбивные котлеты, изредка мясо и куру.

М. И. постоянно пила кофе, кофейник всегда стоял в кухне на плите. Она говорила: «Гете пил кофе, не переставая, — и у меня такая привычка…»

Кроме еды, они ничего не покупали.

Стирала М. И. не обращая внимания на праздники, что очень удивляло Иду. Что на Первомай, что на Рождество.