Гибель великого города

Манибандх взглянул на нищего. По виду это был деревенский житель из страны дравидов, что лежит к северу от Мохенджо-Даро. Глаза нищего сверкали голодным блеском. Одежды его так износились, что не прикрывали выступавших, на теле ребер, и это вызывало жалость и отвращение к несчастному. Но, видимо, он давно перестал заботиться о своем внешнем облике, — жажда жизни поборола в нем все другие чувства.

Обрывистые берега сострадания — ничто перед несокрушимой скалой равнодушия, ибо человек, даже исполняя святой долг перед ближним, прежде всего помышляет о своей корысти. Манибандх швырнул нищему золотую монету. Блестящий кусочек золота, за который можно сразу приобрести мальчика-раба и двух телят, валялся в пыли! Нищий не верил своим глазам. Неужели это сделал простой смертный? Ведь только богам доступны такая доброта и милосердие! Дравид забыл о том, что люди щедры лишь в богатстве, когда минутный порыв сострадания стоит им недорого.

Проезжавший мимо эламский жрец восхищенно наблюдал эту сцену.

— Хвала вам, высокочтимый! — закричал он. — Хвала! Воистину неистощима ваша щедрость!

Колесница его остановилась. Эламский жрец нараспев произнес несколько молитв на своем языке. Их никто не понял, и он перешел на язык великого города.

— В городе Ур есть счастье, — учтиво сказал он. — но несчастье — в людях Ура. В богатстве тоже счастье, но несчастье в расточительности. Вы, высокочтимый, счастье для людей!

— Я не достоин твоих похвал, великий жрец! — ответил Манибандх. Речь жреца ему понравилась, но он не был столь бесстыдным, чтобы выслушивать похвалы из уст святых мудрецов, посылающих молитвы богам.

— Нет, я знаю цену истинному величию, высокочтимый! Есть ли в мире человек, который остановился бы в накоплении богатств? — со вздохом ответил эламский жрец. — Самое дорогое сокровище среди люден — вы, высокочтимый! Даруя, вы получаете сторицей!

— Пусть хранят людей боги! — засмеялся Манибандх. — Только этого хочу я достигнуть своими дарами.

Эламский жрец уехал. Нищий дравид ушел, забыв поблагодарить купца. Он был скорее потрясен, чем обрадован. Очевидно, он не знал, как подойти к торговцам с золотой монетой. Еще сочтут его за вора, а что он ответит судье?

Манибандх казался довольным. Слова жреца польстили, ему, хотя беспокойство вновь пробудилось в его душе. Если, рассыпая дары, он не чувствует любви к людям, то не значит ли это, что он, Манибандх, грешник? Основа жалости — страх. Каждый видит себя на месте страждущего, и лишь потому в нем просыпается милосердие. Ушел нищий, онемевший от неожиданного дара, и с глаз Манибандха спала пелена. Да, он, Манибандх, уже мертв душой. В счастье он не вспоминает о других, а в беде не желает оставаться в одиночестве. «Но ведь так предопределено богами! — говорил себе Манибандх. — Страх и любовь — самые верные признаки жизни в человеке. Только аскет ни о чем не заботится. Он подобен мухе, минующей тенета жизни. Но паук все равно сосет другую жертву. Все идет своим чередом, у каждого свой путь…»

Медленно расстилалась темнота. Повсюду зажглись светильники. Наступил вечер — время совершения сладострастных плясок, время власти роскоши. Но разве в этом есть покой? Разве ощущение пустоты в сердце от этого исчезает? У кого нет сокровищ, тот молит о них богиню Махамаи; кто обладает ими — испытывает разочарование. Почему человек никогда не чувствует себя довольным?

— Сайндхав! Поезжай переулками! — приказал Манибандх. Ему хотелось взглянуть на жизнь простых людей.

Колесница покатилась по узким улочкам. Поразительно тихо и неторопливо текла здесь жизнь. На главной улице людской поток силой несет прохожих, а тут каждый волен двигаться как пожелает. Здесь не ощущалась высокомерная, пышная суета великого города. Попав в эти тихие места, вы поневоле вспоминали обо всем хорошем; вас не подгоняли и не преследовали гам и сутолока. Улочки походили на спокойно текущий слой воды под бурными волнами реки.

Всю жизнь Манибандх был поглощен своим стремительным бегом к богатству и славе, он не мог остановиться и поразмыслить, перед ним был заранее очерченный круг жизни. Завидев нищего, он никогда не испытывал боли в сердце. «От даров — слава дающему», — так говорили знатные люди, раздавая милостыню. Вот и теперь он лишь исполнил обычай и равнодушно ушел, словно понимая, что показное милосердие ничем не утверждает его собственное бытие.

Среди небольшой толпы кружилась в танце какая-то женщина. Сайндхав, придержав буйволов, закричал:

— Эй, посторонись!

Но Манибандх прервал его строгим окриком:

— Сайндхав!

Возничий замолк в изумлении. Пользуясь темнотой, Манибандх сошел с колесницы и втиснулся в толпу. Люди оглянулись на него, но никто не удивился. Сюда часто приходили знатные горожане, изменив свой облик, — здесь жили уличные женщины.

Танец был непристоен до чрезвычайности. Видимо, толпу потешала гетера, опьяневшая от обильного возлияния с очередным своим возлюбленным и теперь ни в чем не знающая удержу. Манибандх понял это по наряду: гетеры в великом городе ничем не прикрывали тело выше пояса.