Гибель вермахта

«Солдат вермахта выполнял свою задачу до конца — самоотверженно, храбро и дисциплинированно. При этом он искренне верил, что выполняет свой святой долг перед отечеством. Этой верой простого солдата злоупотребило преступное государство — в этом трагедия вермахта и немецкого солдата».

(Министр обороны ФРГ Теодор Бланк, 27 июня 1955 г.)^{729}

«Мы проиграли, — признавал в январе 1945 г. один немецкий унтер-офицер, — но мы будем сражаться до последнего человека». Немецкие ветераны Восточного фронта считали, что война для них может закончиться только смертью. Любой другой исход казался просто немыслимым. Они хорошо знали, что Красная армия будет мстить за все произошедшее на оккупированных территориях. Сдача в плен русским означала для этих ветеранов работу в качестве «сталинской рабочей лошади» (Stalinpferd), неминуемую гибель в сибирских лагерях. «Мы больше не воевали ни за Гитлера, ни за национал-социализм, ни за Третий Рейх, — писал один из ветеранов дивизии «Великая Германия» Ги Сайер. — Мы не воевали даже за наших невест, матерей, родных и близких, запертых в ловушке опустошенных бомбардировками городов. Мы воевали из одного только страха… Мы воевали за самих себя; воевали, чтобы не погибнуть в грязных щелях и траншеях, заполненных снегом; мы воевали подобно крысам»^{730}.

Один ветеран-фронтовик в ответ на пораженческие разговоры сказал в переполненном вагоне пригородного поезда, что если эту войну выиграют другие, то они сделают с немцами лишь малую часть того, что те сотворили на оккупированных территориях на Востоке. В вагоне сразу воцарилась гробовая тишина^{731}. Еще больший эффект имели слова, произнесенные по радиостанции французского правительства: «Германия, твое жизненное пространство является теперь пространством смерти»…^{732}

Какой будет месть Германии со стороны Советского Союза, немцы могли себе представить уже за два года до падения Берлина. 1 февраля 1943 г. группу немецких военнопленных, шедших под конвоем, остановил советский полковник и сказал им по-немецки, указывая на сталинградские руины: «Именно так будет выглядеть и Берлин»^{733}.

Нацистское руководство, со своей стороны, делало все, чтобы подобные пророчества стали действительностью. Гитлер запрещал немецким войскам прорываться из окруженных городов, присваивая этим городам названия «крепостей». Это было примером самоубийственной стратегии нацистов и бесполезного кровопролития. Гитлер знал, что обрекает гарнизоны таких «крепостей» на верную гибель, поскольку у Люфтваффе просто не было горючего, чтобы сбрасывать окруженным войскам припасы. К 14 февраля из «крепостей» группы армий «Висла» продолжали держаться Кенигсберг, Бреслау и Познань. Уличные бои в Познани предвосхитили то, что затем произошло в Берлине. Познань поручили брать В.И. Чуйкову, который командовал советскими войсками (62-й армией) в Сталинграде; ему принадлежит знаменитая фраза: «Сталинград — это академия уличных боев». Теперь «академик» делал то же, что и немцы в Сталинграде, — он безжалостно атаковал немцев в городе Познань, применяя огромную мощь военной техники и используя малые силы пехоты^{734}. 18 февраля В.И. Чуйков отдал приказ об артподготовке: 1400 орудий и ракетных установок «катюша» целых четыре часа утюжили германскую оборону, после чего советские штурмовые группы ворвались в разрушенные здания. Если в каком-либо месте противник продолжал сопротивляться, к нему срочно подтягивались 203-мм гаубицы. Они начинали прямой наводкой бить по укрепленным позициям. Чтобы выкурить немцев из подвалов, штурмующие активно использовали огнеметы. Тех немецких солдат, кто решался сдаться в плен, расстреливали их же офицеры. Конец, однако, был неотвратим. В ночь с 22 на 23 февраля комендант познаньского гарнизона генерал-майор Эрнст Гоммель положил на пол флаг со свастикой, лег на него и застрелился. Остатки гарнизона капитулировали.