Гибель всерьез

Однако нас ждут. Из Зезенгейма вдоль железной дороги лесом, и солнце уже садится… Придем мы когда-нибудь в ваш Друзенгейм или нет? Знаете, в Друзенгейме совсем ничего интересного. Это вам не Довиль. Расквартирован батальон стрелков — и все. В конце концов мы увидели впереди Друзенгейм. Крыши как крыши, как в сотне других городишек.

Подходя к Друзенгейму, я вновь упомянул Бетти. Мимоходом, небрежно и только в связи с музыкой. «О, — воскликнул Теодор, — вы тоже любите музыку?» Он очень громко расхохотался, передразнив немцев-меломанов, которые так часто обращаются друг к другу с этим вопросом.

Об обеде рассказывать не буду. Стрелки всегда несколько занудливы… В эпоху сестер Брион ему (я снова имею в виду Гёте!) было ровно столько лет, сколько мне. Ему стало чуть больше, когда он вернулся весной 1771 года и танцевал с Марией-Саломеей с двух часов пополудни и до полуночи с короткими «интермеццо» на еду и питье в зале сьера Амта-Шульца из Рёшвога… Вот так-то. Но кто знает? Сделав блистательную карьеру и став государственным мужем, прозанимавшись тридцать семь лет самыми разнообразными материями, может, он и вспоминал иногда дочку пастора Бриона, младшую… Она по-прежнему жила в Зезенгейме и, когда Беттина Брентано приехала навестить его в 1808 году, была старой девой пятидесяти трех или четырех лет, эта самая Фридерика… Умерла она, так и не побывав замужем, два года спустя после того, как Беттина стала фон Арним и великий поэт выставил ее за дверь вместе с верзилой Ахимом. Какое счастье быть любимым! Ах!

Он гоняется за фактами неуклюже, словно новичок-конькобежец, который, к тому же, вздумал учиться в неположенном месте.

Франц Кафка

Мы с Бетти поссорились. Подумать только. Из-за фон дер Гольца. И говорили-то совсем о другом, а как он вышел в герои дня — так выразился бы месье Б. из Людвигсфесте, — понятия не имею. Однако вышел. Под звуки Иоганна Себастьяна Баха. Потому что, понятное дело, «Карнавалом» Бетти была сыта по самые свои очаровательные ушки. Я еще не говорил, что ушки у нее очаровательные? Пока разговор шел о Баварском королевстве и о том, что мы подожгли его шведской спичкой, куда ни шло, тем более что конфликт давным-давно в прошлом и ничуть не оправдывает поведение немцев-захватчиков во Франции в последние годы, так что я был вполне согласен признать ответственность за пылающее Баварское королевство, выразить сожаление, сказать, что склонен считать все это не отвлекающим маневром или нечестной игрой, а скорее несчастным случаем, вроде крушения «Лузитании»… Что же касается фон дер Гольца, то о нем я думал именно то, что думал каждый молодой француз в конце 1918 года. Так что мне было более чем странно услышать, что фон дер Гольц — да быть того не может, полноте! — что фон дер Гольц герой! Героями на этом историческом отрезке я был сыт по горло, еще больше, чем мадемуазель Бетти «Карнавалом». Я еще мог принять какого-нибудь безымянного героя. Бедного парня. Но тех, о которых пишут в газетах, — извините! Даже на счет Гинмера[116], уж на что, казалось бы, ангел, был не прочь позлословить. А уж фон дер Гольц! Правда, когда я размышляю о нем теперь… нет, не то чтобы задним числом я так уж им восхищался… немецких авиаторов я совсем не знаю, нас приучили видеть в них не столько доблестных воинов, сколько поджигателей… хотя я мог бы сообразить, что для соотечественников авиатор… Но уж фон дер Гольц! Достаточно вспомнить турок! Одни турки чего стоят! Немец, который вмешивается в турецкие дела, героем быть не может! Ну и так далее. Мадемуазель Книпперле весьма ехидно сообщила мне, что я националист. Что?! Меня в чем угодно можно упрекнуть, но в этом?! Ну нет! Не веря, что наши извечные и наследственные враги не отрубают младенцам руки, я уже почитал себя свободомыслящим. И, между нами говоря, находил, что Ромен Роллан, пожалуй, слишком чувствителен. Реймсского собора, конечно, жаль, но война есть война. Я согласен, лучше бы его не взрывали, но уж если так случилось… А вот что касается фон дер Гольца…

Мы спорили, позабыв о Бахе, кошка проскользнула в дверь и, мяукнув, сбежала, — Бетти перед пианино, я на софе с раскрытыми французскими журналами мод, которыми позаботился снабдить Бетти; французам, может, и нравится, запальчиво говорила она, удлинять платья теперь, когда война кончилась, но в Рёшвоге эта мода не приживется, ни за что! И она будет заказывать себе платья в Берлине, так-то вот!.. А фон дер Гольц… Вдруг Бетти тихонько ахнула. Я проследил за ее взглядом.

К стеклу прижалось детское личико. Славная круглая мордашка: веснушки, льняные волосы, освещенные сзади солнцем. Я почувствовал смутное беспокойство. Бетти от волнения заговорила по-немецки: «»[117] Боже правый, действительно — Лени стояла, смотрела на нас широко открытыми глазами и кривила рот, стараясь не разреветься. Бетти встала, Лени тут же исчезла. Так…