Гибель всерьез

Втолкнув своего малолетнего братца в прихожую, втащив за собой сумку с хлебом, Фил издала воинственный клич, каким с незапамятных времен индейцы оповещают стариков и детей об удачном возвращении с охоты на сардины в банке. Сбросив нога об ногу туфли, Фил кивком пригласила своего дружка-убийцу следовать за собой, и они оказались в круглом огромном зале высотой метров пять, большие застекленные двери вели из него прямо в сад. И окна все выходили туда. Берущая за душу роскошная нищета.

Поначалу Эдип видел только деревья, залитые в этот час солнцем. Листья на них еще не раскрылись. Да, во дворе поговаривали, что сад в самом деле есть, он и сам видел из своего окна что-то вроде сада, но ему все равно показалось, что сейчас он видит не сад, а сон, и еще показалось, что он спит не на том боку, нужно проснуться, перевернуться, и тогда все станет на свои места.

Стены в зале были выкрашены некогда в темно-коричневый цвет с золотистыми, как бы древесными разводами, разводы стерлись, и время от времени мадам Карпантье де Пеноэ, которую для краткости называли мадам Карп де Пен, одним словом, матушка Фил высказывала пожелание перекрасить их в жемчужно-серый цвет Трианона, но дальше намерений дело не шло. Зала выглядела мрачновато, и особенно, должно быть, по вечерам при скудном свете бронзовых бра. Из розетки на потолке еще с войны 14-го года свешивалась одна только цепь — люстра с подвесками из хрусталя упала в обморок и — оп-ля! — скончалась при первом же выстреле Большой Берты[157].

Все это наш Эдип заметил мгновенно, даже не разглядев как следует ни обитателей залы, ни развешанных на веревке пеленок, ни выгороженного угла, где на щербатом паркете дрались дети — два малыша — из-за кубиков и трубы, в которую каждому хотелось дудеть. В старом продавленном кресле в облаках синеватого дыма восседал рыжеватый с проседью мужчина, копаясь в груде лежащих у него на коленях бумаг. Рядом крупная, очень усталая молодая женщина, похожая на Филомелу, которая раздалась и отяжелела, причесанная по моде трехлетней давности, вроде общипанной курицы, как ходили тогда — ну да, до рожденья еще малышей, — катала по полу туда-сюда третьего отпрыска в коляске, заменяющей колыбель. Когда крикуна увозили гулять, в комнате становилось куда просторней.

— Фанни! — громко позвала Филомела, входя и швыряя на изящный столик длинный батон и сумку, полную консервных банок, — познакомься, вот отец моего ребенка!

Моложавая дама, что слушала по радио Жака Бреля, приглушила, но не выключила звук и повернулась на круглой табуретке, на которой, вполне в духе времени, сидели теперь не перед роялем, а перед приемником. Кивнув головой, осмотрела вошедшего без всякого удивления.

— Эдди, — сказала Фил, — это Фанни…

То, что Фанни — матушка Фил и ее сестрицы по имени Мари-Амели, если память мне не изменяет, той, что все не оправится после третьих родов, и мальчика, который так бойко читает «Тэнтэн», — Эдип раскумекал не сразу, а через некоторое время, хоть ум у него был хваткий, но с вами не стану играть в прятки.

— Очень приятно, — сказала Фанни, — предложила бы гостю присесть, Полетта? Он, должно быть, устал.

Эдипа больше всего удивило не предположение об усталости, а странное обращение к Фил: значит, в семействе Карп де Пен ее зовут Полетта? Ну и ну.

Сел на стул он так же легко и быстро, как некогда убил человека, и тут же заявил своей новоявленной теще:

— «На вашем месте, мадам, я бы вмешался, хотя меня это, конечно, нисколько не касается, и запретил бы этому сопляку именоваться Джонни. Я понимаю, что из-за имени Шарль его в школе дразнят, но…

— Мсье… вы позволите называть вас Эдди? Видите ли, Эдди, мальчика так назвали в честь моего мужа и…

— Мсье Карп де Пена зовут Джонни?

— Да нет, какой вы право! Мсье Дюмона зовут Шарль!

— На вашем месте я назвал бы его Этеоклом.

— Этеоклом? Забавная мысль! Мсье Дюмон — Этеокл… Шарль! Хочешь, я буду звать тебя Этеоклом?

Господин в кресле что-то буркнул в ответ и продолжал перебирать бумажки.

— Я имел в виду Джонни, — сказал Эдип. — А если вас смущает Этеокл, что вы скажете о Полинике?

— Да, вот это звучит получше, — одобрила Фанни. — Но с чего вдруг? Полиник? Этеокл? Лучше уж Джонни. И малышу нравится, и звучит современно.

Эдип продолжал настаивать. «Ну, сделайте мне одолжение!» Фанни обернулась к младшей дочери. Полетта неплохо выбрала отца для ребенка, но это уж, кажется, чересчур. Ребенок… вдруг Фанни сообразила.

— И когда же? — она спросила.

Фил объясняться не захотела: «Когда что?» — «Ну, когда он…» — промямлила мать довольно несмело. «Ах, ты про это… но почему обязательно «он»? Может быть и она…» Это вконец запутало дело.

— Хоть он, хоть она, — продолжала Фанни, — прекрасно. Только мне все равно неясно, почему наш Джонни должен стать Полиником. По-моему, это слишком дико.