«Гибель Запада» и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул

Посмотрите вокруг себя, развейте туман политических клевет и обвинений, разорвите завесу лжи, и вы увидите болезнь в современном обществе. И какую странную болезнь. Это сильнейшая моральная боль, скрытая в развитом физическом теле, язва под золотым покровом. Никогда прежде мы не видели больше благотворительности, больше промышленности, больше просвещения. И никогда прежде мы не видели больше болезненных мыслей, злобных или горьких чувств, больше сожалений и растоптанных надежд. Благосостояние народа растет, кричат нам экономисты, промышленность развивается; физические силы природы используются с замечательной легкостью. <…> Наука, власть, просвещение, искусства объединяют усилия, чтобы улучшить жизнь. Везде разлит великолепный и яркий свет. Да, но почему же наши мучения все усиливаются! И мы страдаем, и мы плачем, и мы проклинаем! Нам говорят: больше нет войн, и повсюду воцарился мир. Мы проливаем мало крови, но много слез. Душа народов, охваченная ненавистью, завистью, гневом, наполненная тайными обидами и сгущенной горечью, страдает и истекает кровью. <…> Наше общество пожирает тяжелая, неизлечимая болезнь. <…> Низвергнув с трона бедную человеческую душу, заставив ее сомневаться в самой себе, изгнав любовь и веру, превратив все в скелет и окаменелость, восславив страсти и желания тела, уничтожив веру как моральную основу <…> не иссушили ли вы главный источник счастья? Подумайте!..[45]

Современному разлагающемуся обществу, страдающему от «неизлечимой и глубокой болезни» («un mal incurable, une profonde maladie»)[46], Шаль противопоставляет Средневековье – благородную, светлую «эпоху, исполненную величия и силы, отнюдь не только физической», когда человека «еще не пожрали и не поглотили индустриализм и материализм, превратившие его в машину, труд – в накопление капитала, а мысль – в цифру, которую надлежит занести в графу расходов или доходов». «Наша цивилизация, преисполненная гордыни, – говорит он, – забыла великие достижения Средневековья, которым мы обязаны всем»[47].

Процитировав в своих мемуарах те места из статей 1830-х годов, в которых он сравнивал состояние современного общества с «трупом, разлагающимся в могиле» («du cadavre s’éparpillent dans le tombeau») и предвещал гибель «старому миру», Шаль жалуется, что в 1830-е годы его пророчества и диагнозы не слушали – или даже потешались над ними[48]. В России же Шаля и его немногочисленных единомышленников услышали и отнеслись к ним более чем серьезно. Вероятно, именно цветистые, насыщенные риторическими фигурами высказывания о гибели западной культуры Гюго, Шатобриана, Шаля и некоторых других авторов и послужили Лермонтову, наряду с «Мечтой» Хомякова, источником для второй части «Умирающего гладиатора». Во всяком случае, все антропоморфные образы и метафоры, с помощью которых он изображает и оценивает прошлое и настоящее «европейского мира», – исполненная сил юность, впоследствии забытая; язва просвещения и гордая роскошь; борьба сомнений и страстей; мучения, утрата веры и надежд, последние страдания; бесславная голова, склоняющаяся к могиле, – имеют, как видно из приведенных выше примеров, прямые параллели у тех французских романтиков, которые – с тех или иных позиций – отвергли оптимистическую доктрину исторического прогресса и предрекли западной цивилизации скорую и бесславную кончину.