«Гибель Запада» и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул

«Общества падают не от сильных каких-нибудь потрясений, не вследствие какой-нибудь борьбы, – писал Хомяков в работе «По поводу Гумбольдта», – они падают как иногда старые деревья, утратившие весь свой жизненный сок и еще недавно выдержавшие сильную бурю, с громом и гулом падают в тихую ночь, когда в воздухе нет достаточного движения, чтобы покачнуть лист на свежих деревьях; они умирают, как умирают старики, которым по народной поговорке – надоело жить. Только умственно слепому позволено было бы не видать тут необходимости исторической»[58]. Как и все славянофилы, он не сомневается, что Запад обречен; даже Англия, о которой он, известный англофил, отзывается с сочувствием и иногда восхищением, не избежит общей европейской судьбы: «Не верится, чтобы земля, воспитавшая так много великого, давшая так много прекрасных примеров человечеству <…> могла погибнуть, а гибель неизбежна»[59].

Такая вера не нуждается в рациональных аргументах, доказательствах и верификационных процедурах, а лишь прикидывается научной теорией; единственный вопрос, который она ставит, касается сроков и способов неминуемой гибели. Только об этом возможны разные мнения, зависящие от конкретной исторической ситуации. Так, Тютчев, напуганный событиями 1848 года, полагал, что Запад вот-вот погибнет насильственной смертью, в огне революций и войн: «Запад уходит со сцены, все рушится и гибнет во всеобщем мировом пожаре – Европа Карла Великого и Европа трактатов 1815 года, римское папство и все западные королевства, Католицизм и Протестантизм, уже давно утраченная вера и доведенный до бессмыслия разум, невозможный отныне порядок и невозможная отныне свобода. А над всеми этими развалинами, ею же нагроможденными, цивилизация, убивающая себя собственными руками»[60]. Пятнадцать лет спустя, в мирное и спокойное время, Достоевский обнаруживает апокалиптические знаки конца на Всемирной выставке в Лондоне, где демонстрируются достижения западной цивилизации: «…вы чувствуете, что тут что-то окончательное совершилось, совершилось и закончилось. Это какая-то библейская картина, что-то о Вавилоне, какое-то пророчество из Апокалипсиса, воочию совершающегося…»[61] Сроки и способы гибели здесь не определены, но зато ей придан сакральный характер.

В 1870-е годы, комментируя текущие политические и военные события в «Дневнике писателя», Достоевский то и дело впадает в профетический раж, повсюду находит «ужасные симптомы» и сообщает читателю, что «последняя битва близится с страшной быстротою»[62], что «мы именно накануне самых величайших и потрясающих событий и переворотов в самой Европе»[63], что «все это „близко, при дверях“»[64]. Над этими пророчествами насмехался язвительный современник:

О гибели Европы целой

Печатно нам толкует смелый

Фанатик страстный и чудак,

И верим мы, как остолопы,

Что на развалинах Европы

Воздвигнем всеславянский стяг[65].

Действительно, по Достоевскому, для всей романо-германской Европы XIX век должен закончиться грандиозной катастрофой; восставшие пролетарии – «будущие дикие», из которых «изготовляется… будущая бесчувственная мразь», – разрушат западный мир[66], и на всем континенте останется только одна держава – Россия[67]: