Гиблая слобода

По дороге на станцию все старательно вытягивают рукава, чтобы они закрывали кончики пальцев, ведь перчаток-то нет! Можно еще согреть руки, если засунуть их поглубже в крепкие карманы или даже в дырявые карманы, куда тепло идет прямо от тела. В Гиблой слободе не знают центрального отопления, и жизнь здесь течет по старинке, не знают и приятного чувства, которое испытываешь, когда внизу скребут в котле, и весь дом гулко хохочет, словно от щекотки. Зато всем в Слободе хорошо известны те неприятности, которые может доставить преклонного возраста печка.

— Семейство Леру дешево отделалось… — ворчливо говорили рабочие, шагая на станцию по улице Сороки — Воровки, окутанной удушливым, похожим на печной дым туманом.

Жако, Милу, Ритон, Виктор и Морис встретились в головном вагоне «для курящих», оттуда им было ближе пересаживаться на станции Денфер — Рошеро. Сначала Жако сообщил приятелям последние новости о своей семье: «Мы с Амбруазом чувствуем себя неплохо. Мать помаленьку поправ ляется. Вот Лулу у нас сильно кашляет, но он и до этого кашлял…» Потом разговор перешел на обычные темы.

— Мне хотелось бы иметь тяжелый мотоцикл, — сказал Виктор. — Легкий ни на черта не нужен, тогда уж лучше ездить на велосипеде. Но двухцилиндровый мотоцикл с — карданной передачей…

— Знаешь, меня смех разбирает, когда ты начинаешь рассуждать о мотоциклах, — заметил Милу с деланным равнодушием.

— Тебя смех разбирает? А почему, скажи, пожалуйста? — злился Виктор. — Ты, может, думаешь, что у меня никогда не будет собственного мотоцикла?

— Вы все меня смешите, — отрезал Милу.

Ребята удивленно посмотрели на него. Они потребовали, чтобы Милу объяснил, в чем дело. Да, он сыт по горло их бреднями. Виктор только и мечтает, как бы сломать себе шею на «харлей — дэвидсоне». Ритон со своими песенками считает себя чуть ли не Ивом Монтаном, а Клод Берже уже видит себя на ринге в перчатках Марселя Сердана. Но смешнее всех, пожалуй, Клод — каждое утро он беглым шагом обходит свой двор, и этак раз двадцать подряд…

— Хотелось бы мне знать, почему тебя это смешит? — проревел Жако сквозь грохот колес; поезд как раз пролетал под мостом и вскоре остановился, испустив три глубоких вздоха, на станции Масси. Волна пассажиров, пересаживающихся на другой поезд, оттеснила Милу и Жако от товарищей.

— Вы все меня смешите, — повторил Милу, — не люблю, когда люди хотят выше головы прыгнуть. Может, покурим?

Жако взял у Милу сигарету. Прикуривая от зажигалки приятеля, он тихо спросил:

— А ты, значит, выше головы прыгать не хочешь?

Всякий раз, когда машинист увеличивал скорость, поезд встряхивало. После трех таких встрясок в вагоне уже свободно разместились все пассажиры. Милу прижался лбом к оконному стеклу. Он ничего не мог различить за окном. Густой туман, все еще лежавший над Фонтен — Мишалоном, в свете занимавшегося дня казался серовато — зеленым, как морская вода.

Вот он, Милу, хочет прежде всего иметь в руках хорошее ремесло. Найти какое-нибудь постоянное место, пусть даже за работу платят не так уж много. Затем встретить симпа тичную девушку. Не какую-нибудь там премированную красавицу, а попросту славную девушку. О приданом он не думал: в наше время такие соображения в счет не идут. Они поселятся с женой в маленькой квартирке, и никто их оттуда не выселит, так как контракт будет составлен по всем правилам. Они станут жить вместе незаметной трудовой жизнью.

Милу пускал дым в закрытое окно, и он клубился, словно наталкиваясь на стену тумана за стеклом.

— У нас был бы фотоаппарат, знаешь. И семейный альбом, который мы показывали бы знакомым, когда они приходили бы к нам в гости. У меня никогда не было такого альбома… Вот чего я хочу для себя.

Он сдул пепел с сигареты и задумчиво устремил взгляд на ее раскаленный кончик. Тогда Жако не выдержал:

— А вот ты тоже меня смешишь! Ну прямо… смех разбирает да и только!

— Почему? Я ведь не Сердан, не Ив Монтан, знаешь…

— Нет, ты домосед, балда, и таким останешься на всю жизнь, факт! Ты будешь подыхать с голоду, есть с женой картошку без масла, а у твоих ребятишек будет вот такой позвоночник!

На запотевшем стекле он старательно вывел большую букву «S».

— Ну, а ты, чего же ты хочешь?

Милу пристально смотрел на товарища округлившимися внимательными глазами, и это придавало ему какой-то изумленный и озадаченный вид.

— Не знаю, — мрачно ответил Жако, и его губы под тонкими темными усиками дрогнули.

— Скажи, Жако… чего же ты хочешь?

— Не знаю, — Жако в последний раз затянулся. — А когда узнаю, уж я своего добьюсь.

Он сердито бросил на пол окурок и старательно раздавил его каблуком.

Воздух стал тяжелым от дыма трубок и сигарет. Туман заклубился и внутри вагона, туман, теплый и едкий. Мужчины кашляли, вздыхали, пыхтели. Иные сплевывали в большие платки, затем, небрежно скомкав их и вытянув ногу, совали в карман брюк. Это выделялась после первой сигареты накопившаяся за ночь мокрота. Слышно было, как на другом конце вагона надрывно кашляет Ритон.