Гиблое дело

Алоизий Буткевич (держатель лавки бакалейных и колониальных товаров), проживающий в доме на противоположной стороне Владимирской улицы как раз напротив флигеля, возвращался в ночь убийства генеральши и ее горничной к себе на квартиру в третьем часу ночи. У крыльца дома, где он квартировал, Буткевич повстречал ночного сторожа Вахрамея Николаенко, охраняющего квартал по улице Владимирской. Поздоровавшись, Николаенко стрельнул у лавочника Буткевича папироску, и они оба закурили. Через минуту к ним подошел постовой городовой Зотов, который тоже попросил у Буткевича папироску. Так они стояли и курили втроем минут семь-восемь, покудова Алоизий Буткевич не пошел домой. Никого посторонних ни во дворе, ни каких-либо прохожих на улице никто из этих троих не видел. Когда примерно через полчаса, ложась спать, Буткевич выглянул в окно, сторож Николаенко и городовой Зотов по-прежнему стояли возле крыльца дома и о чем-то беседовали.

Спустя еще некоторое время по Владимирской улице в сторону железнодорожного вокзала проехали два извозчика, Галимзянов и Утехин, поспешавшие к приходу ночного поезда, чтобы не опоздать к выходу клиентов. Оба извозчика видели сторожа Николаенко и городового Зотова близ злополучного флигеля уже перед самым началом пожара, а именно около четырех утра. Сторож Дворянской улицы Обухов, тушивший фонари на углу Дворянской и Владимирской улиц в четыре часа утра, тоже никого постороннего не видал. Выходило, что флигель был все время на виду, и если бы кто-то из посторонних людей входил в него или выходил, то был бы непременно замечен.

На то, что убийцей генеральши и горничной был кто-то из своих, указывало и поведение собак во дворе: ни одна из них в тут ночь даже не тявкнула, пока не занялся пожар и не приехали пожарные. А псы были на редкость злые и никого посторонних во двор усадьбы не впускали. Об этом было известно многим. Так например, молочник, булочник и рассыльный, принося телеграммы и письма, чтобы не иметь неприятностей с собаками, никогда не входили во двор дома и во флигель, – стучались к хозяевам в окошко с улицы.

Были допрошены супруга Константина Тальского, а также прислуга Тальских и генеральши Безобразовой. Ольга Тальская, конечно, показала, что той злополучной ночью ее муж никуда не отлучался, и проснулся лишь тогда, когда во флигеле обнаружился пожар. Веры ей было немного, как лицу заинтересованному. А вот прислуга Константина и Ольги Тальских горничная Кузьмина показала, что неделю назад барин ругался с генеральшей и даже разбил в гневе окно в гостиной флигеля. А через две недели после убийства генеральши поведала своей товарке Михайловой, что "в ту ночь барин куда-то выходил из квартиры".

По совокупности всех имеющихся улик, Константин Леопольдович Тальский был заключен под стражу и помещен в следственное отделение Рязанского тюремного замка. Там ему, согласно результатов предварительного следствия, было предъявлено обвинение. Заключалось оно в том, что, во-первых, он заранее спланировал убийство Безобразовой и ее горничной Сенчиной с целью ограбления. Для этого в ночь на двадцать восьмое августа в районе двух часов пополуночи Константин Тальский проник во флигель дома на Владимирской улице, занимаемый названными лицами, и там совершил двойное душегубство: Безобразову ударил ножом в брюшную полость и в легкое, а Сенчину – в грудную полость.

Во-вторых, Константин Тальский попытался скрыть следы преступления. Он облил керосином пол, на котором лежали трупы Безобразовой и Сенчиной, и поджег его. Преступления, по которым обвинялся Тальский-младший, подпадали под действия статей 1453 пункта 4 и 1610 пункт 2. Последняя статья была о пожаре, учиненном через поджог и потушенном в самом начале возгорания, предусматривающая лишение «всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, прав и преимуществ и к ссылке в Сибирь или к отдаче в исправительные арестантские отделения по второй степени», то есть на срок от трех до трех с половиною лет. Но это было ничто против статьи 1453 пункта 4, гласящего об учинении убийства с целью ограбления «с обдуманным заранее намерением или умыслом» и предусматривающего наказание в виде лишения всех прав состояния и ссылке в каторжные работы на время от пятнадцати до двадцати лет.

Конечно, сведения, почерпнутые из печати, были далеко не полными. В них отсутствовали показания многих свидетелей, протоколы допросов обвиняемого, описание улик, места преступления и еще много чего, что обычно имеется в папке следователя, ведущего конкретное дело. То, до чего Ивану Федоровичу пришлось самостоятельно догадываться и что привелось домысливать, привлекая знания и опыт, на самом деле могло быть не совсем так. Однако для того, чтобы составить для себя картину преступления в общих чертах, прочитанных Воловцовым материалов, было вполне достаточно.