Гиблое место

— Вот как? Значит, я ослышалась. Сера набилась в уши. Прямо не сера, а цемент.

— Этот тип сумасшедший! С ним лучше не связываться.

— Надо мне сходить к врачу, пусть прочистит уши.

— Все его небылицы…

Джулия подняла руку, оборвав мужа на полуслове. Опомнись, Бобби. Жук — не выдумка. Откуда он взялся? Я такого даже на картинках не видела.

— А деньги? Он же наверняка их украл.

— Фрэнк не вор.

— Что? Кто тебе сказал? Господь бог? Больше некому. Ведь Поллард у нас и часа не пробыл.

— Ты прав, — согласилась Джулия. — Мне сказал господь бог. А я привыкла его слушаться. Потому что ослушников он наказывает — насылает на них стаи саранчи или спалит волосы молнией. Послушай, Фрэнк такой несчастный, такой беззащитный. Мне его жаль, понимаешь?

Закусив губу, Бобби пристально разглядывал жену.

Наконец он произнес:

— Видишь ли, нам так хорошо работается вместе, потому что мы друг друга прекрасно дополняем. Что не дается мне, легко дается тебе, с чем не справляешься ты, с тем легко справляюсь я. Мы во многом несхожи, но потому нас и тянет друг к другу, как разные полюса магнита.

— К чему ты это?

— Вот и в работе у нас разные побуждения. Мне нравится помогать людям, которые ни за что ни про что попадают в переплет. Люблю, когда добро торжествует. Фразочка прямо как из комикса, но я от чистого сердца. А тобой движет желание искоренять зло. Да нет, мне тоже приятно, когда какому-нибудь мерзавцу дадут по шапке и заставят плакать горючими слезами. Но для меня это не так важно, как для тебя. И ты тоже с радостью помогаешь невинным, попавшим в беду, но у тебя это на втором плане, главное — кого-нибудь прищучить. Наверно, так ты даешь выход своей ярости, которую вызвало убийство матери.

— Бобби, если мне вздумается разобраться в своих мыслях и чувствах, я буду искать помощи в кабинете психоаналитика, а не в сортире.

Когда Джулии было двенадцать лет, ее мать оказалась в числе заложников, захваченных преступниками при ограблении банка. Бандиты одурели от наркотиков и не знали жалости. Из шести заложников в живых остался лишь один. Этим счастливцем была не мать Джулии.

Бобби отвернулся к зеркалу, словно не решался взглянуть жене в глаза.

— Я веду вот к чему. Сейчас ты вдруг начинаешь рассуждать, как я. Это не к добру. Ты нарушаешь равновесие. Так наш союз потеряет прочность, а ведь только благодаря ей мы и держимся. Держимся и побеждаем. Тебе приглянулось это дело потому, что оно такое увлекательное, есть над чем поломать голову. И еще тебе жаль Фрэнка, ты хочешь ему помочь. А где же твоя обычная ярость? Почему она молчит? Я тебе скажу почему. Ей не на кого выплеснуться. Злодеев-то нет. Правда, Фрэнк уверяет, будто в ту ночь за ним кто-то гнался, но как знать, не померещилось ли ему. В общем, злодея под рукой не оказалось, ярость молчала, и пришлось мне самому и так и эдак тебя уламывать. И что же? Теперь ты меня уламываешь! Что-то тут не так. Ни к чему хорошему это не приведет.

Джулия внимательно выслушала этот монолог, глядя в глаза мужа, отраженные в зеркале, и заметила:

— Нет, не из-за этого ты беспокоишься.

— Чего ты?

— Ты же мне просто зубы заговариваешь. Что тебя тревожит?

Бобби сверлил глазами отражение жены, но она выдержала его взгляд.

— Ну расскажи, Бобби, — улыбнулась она. — У нас ведь нет друг от друга тайн.

Бобби в зеркале казался жалким подобием Бобби настоящего. Настоящий Бобби, ее Бобби, — сильный, жизнерадостный, энергичный. Но из зеркала на нее смотрел бледный, почти сломленный человек, осунувшийся от постоянной тревоги.

— Расскажи, — не отставала Джулия.

— Помнишь прошлый четверг? Утром мы проснулись. Дул «санта-ана». Мы занялись любовью. Помнишь?

— Помню.

— Вот после этого… у меня появилось странное, жуткое предчувствие, что я потеряю тебя, что в этом ветре кроется какая-то сила, которая подбирается к тебе.

— Ты мне говорил, когда мы сидели в «Оззи» и болтали о музыкальных автоматах. Но буря кончилась, и никто меня не утащил. Вот она я — цела и невредима.

— В ту же ночь мне приснился страшный сон. Да так отчетливо, прямо как наяву.

Бобби рассказал Джулии про домик у океана, про музыкальный автомат на сыром прибрежном песке, про громоподобный внутренний голос, твердивший:

«ИДЕТ БЕДА, ИДЕТ БЕДА!», про кислотное море, которое поглотило их обоих, разъело плоть и утащило останки в пучину.

— У меня прямо сердце замерло. Ты себе не представляешь, до чего я все это отчетливо видел. Это звучит глупо, но жизнь и то выглядит менее реальной, чем этот сон. Проснулся, а сам дрожу как осиновый лист. Тебя я будить не стал. И вообще, решил ничего тебе не рассказывать — зачем зря пугать? Кроме того… кроме того, бояться снов — это уж последнее дело: я же не дитя малое. Больше этот кошмар не повторялся. Но с тех пор — и в пятницу, и в субботу, и вчера — на меня нет-нет да и нападет тревога: а если с тобой и впрямь случится беда? И вот сегодня Фрэнк сказал, что он попал в беду. И добавил: «Да еще в какую беду». Я мигом вспомнил свой сон. Джулия, это дело наверняка грозит нам бедой, которую я видел во сне. Ей-богу, не стоит нам за него браться, а?