Гиблое место

– А кто крамолу будет сеять да воровство учинять, – тут он повысил голос, – и нас ослушается, тому совершить ломание ребер раскаленными железными клещами.

– Но я же, – попробовал перебить его хозяин, но Кузьма, не слушая, продолжил:

– А так же произвести ломанье пяток, вколачивание деревянных гвоздей под пятки, вырезание мяса из-под ногтей, прижигание раскаленным железом или растравление солью ран, причиненных кнутом, выливание капля по капле холодной воды на обритую голову!

Слушая грозную речь Минина, ратники совсем поскучнели.

– Мы не воры какие, а люди служивые, – сказал, оглядывая своих товарищей, сидящий рядом со мной богатый ратник. – Крамолы и татьства на нас нет. Мы государю верные слуги. Здесь мы не по своей охоте, а по случаю, и по воровству не лихие люди.

Гаврила Васильевич, поняв, что заступаться за него ратные гости не намерены, как говорится, «возопил» гласом вопиющего в пустыне:

– Да что же такое деется! Люди добрые, какой же я беглый холоп! Меня языки оговорили! Государь-батюшка, не слушай ты лихих наветов!

– Седлать коней! – приказал старший ратник, открещиваясь от крамольного хозяина.

Гости не заставили себя ждать и дружно покинули хлебосольный стол.

Нас осталось пятеро: мы, хозяин, Ермола и накрашенная женщина. Ермола, ничего не понимая в происходящем, удивленно наблюдал, как ратники спешно седлают коней.

– Чего это они? – спросил он хозяина.

– Ермолушка, ты ж меня знаешь, скажи господам дьякам, кто я!

– Знамо кто, благодетель!

– А еще кто?

Ермола надолго задумался.

– Благодетель! – твердо повторил он.

– Ты скажи дьякам-то, что я дворянин!

– Какому дьяку? Тому, – он указал на Кузьму, – или который поп?

– Какой поп? – удивился Захарьин.

– А тот, что убег, – спокойно ответил Ермола и показал на меня пальцем.

– Поп? – растерянно проговорил Гаврила Васильевич, вглядываясь мне в лицо. – Какой такой поп?

– А который меня по голове саданул, – равнодушно ответил Ермола.

Наступила долгая пауза.

На Захарьина было жалко смотреть. Он явно не знал, что лучше, попасть к вымогателям дьякам или мстительному священнику, переодевшемуся в кольчугу.

– Я сейчас людей кликну, – тихим голосом пообещал он, наблюдая, как его недавние гости выезжают со двора, – посмотрим тогда, какие вы воеводские дьяки!

– Людей сейчас здесь будет много, – пообещал я, – только свистни!

Однако Гаврила Васильевич уже начал оправляться от шока и наглел на глазах.

– Устиньюшка, милая, пойди-ка, позови дворовых! – попросил он подругу.

Крашеная сударушка, забыв о своей недавней лебединой стати, вдруг завизжала пронзительным голосом и с криком «убивают» побежала к дому. Последние ратники пришпорили лошадей, чтобы скорее выехать со двора.

Наступила пауза в отношениях, которую каждая из сторон истолковала по-своему. Мы с Кузьмой незаметно переглянулись и остались спокойно сидеть на своих местах. На пронзительный крик Устиньи из дома и служб набежало до полутора десятка человек обоего пола. Захарьин совсем осмелел и испепелял нас взором.

– И кто тебе, Гаврюшка, велел разбой над боярыней Морозовой и ее детками учинить? – грозно спросил я. – Сам сейчас или под пыткой признаешься?

– Вязать их! – тонким голосом крикнул Захарьин, указывая на нас пальцем.

Дворовые ошарашено мялись, ничего не понимая.

– Ермола, вяжи их, негодяев!

– Это можно, – спокойно согласился верный раб и начал подниматься во весь свой внушительный рост.

– Ты лучше сиди на месте, – посоветовал я ему и для убедительности вытащил из ножен саблю.

Ермолка задумался, потом покладисто согласился:

– Можно и посидеть.

Самоуверенность Захарьина опять пошла на убыль, теперь он совсем не знал, что делать дальше. Подчиняться его приказам никто не спешил, а обнаженная сабля говорила сама за себя.

– Эй, малец, – обратился я к подростку, прибежавшему вместе со всей дворней, – ты свистеть умеешь?

– Ага, – ответил он.

– А ну, свистни.

Парнишка засунул в рот два пальца и пронзительно свистнул. Тут же послышался топот копыт, и во двор въехала наша конница.

– Еще свистни, – попросил я.

Отрок восхищенно покрутил головой и снова свистнул. На задах усадьбы послышался шум, и пехота во всем блеске предстала перед потрясенными зрителями.

– Так говоришь, ты московский дворянин? – спросил я Захарьина. – Сейчас проверим. Ермолушка, – обратился я к верному клеврету Захарьина, – а не поставишь ли ты своего благодетеля на батоги?

– Ага! – заулыбался Ермола.

– А вот и поставь, а мы посмотрим.

– Я счас принесу! – сорвался с места Ермола.

– Вы не посмеете! – забормотал Захарьин, отлично понимая, что очень мы даже посмеем. – Я московский дворянин!

– А вот правку сделаем и увидим, дворянин ты или беглый холоп, – хладнокровно сказал Кузьма.

Народный герой нравился мне все больше и больше. В нем начинала проявляться лихость и раскованность артистичной натуры.

– Хочешь без батогов? – спросил я Захарьина. Он с надеждой посмотрел на меня.

– Скажи, кто такой Константин Иванович?

– Не ведаю, – потухая, ответил толстяк. – У нас таких нет.

– Ну, как знаешь, – не стал настаивать я. – Ребята, кладите его на лавку!