Гиблое место

Я развернулся, махнув мужикам, чтобы ехали. Шёл медленно, на душе было тяжело. Всё-таки Виктор провернул что-то за моей спиной. Не зря я перед выездом подумал, что ушлый мажор решил сделать меня козлом отпущения. Хм, премию, значит? Знать бы ещё, за что? Итак, я не остался на бобах, не стал и мальчиком для битья по одной причине и к тому же остался жив тоже по одной-единственной причине: я ничего не знал. Что ж, порядочность всегда оправдывается, а ложь, как говорила моя мама, делает заложником того, кто лжёт. Но – пришла пора разобраться в ситуации. То, что Виктора просто убрали, ясно, как дважды два. Слишком много знал и, видимо, проболтался о каких-то своих планах. Здесь бы ещё знать, кто стоял за Исмаилычем, чей приказ… или, правильней сказать, чей заказ он выполнял, «забыв» закрепить колёса внедорожника на пароме.

И потому сейчас я зайду к председателю, попрошу, чтобы распорядился о «резиденции» для нашей большой шишки, отдам команду безопасникам и пойду внимательно читать документы. Посмотрим, что там за землеотводы и договоры. А изучать всё это буду не в гостинице, а у ботаника в гостях – больше с недотёпы-изобретателя, с этого физика-химика, я глаз не спущу. Кстати, а где он есть? Вроде вместе шли, здесь же, на стадионе крутился.

Петро был уже у председателя и – вот утроба-то ненасытная! – за обе щёки уписывал пироги, которыми радушно угощала председателева жена Таня. Сам Егорыч, встретивший меня во дворе, быстро ухватил суть вопроса.

– Я уже распорядился. В гостинице бабы драют всё и моют. Там же ваши ребята разгружаются. – Он замолчал, посмотрел на папку в моих руках и спросил:

– Что-то недоделали?

– В смысле? – не понял его я.

– Документы назад вернули? Я же сам передавал, напарник твой просил в офис завезти. Ты как раз в городе был, я на болотоходе выбирался. Вот перед самым отъездом он мне эту папочку и сунул. Просил лично в руки секретарше отдать. Я хотел там с тобой парой слов переброситься, но не застал – ты весь в делах да в занятиях…

Говорить председателю я ничего не стал. Незачем. Но в душе зрела уверенность: знай Исмаилыч о том, что у него дубликаты, а оригиналы уже отправлены куда надо, Виктор был бы жив.

Глава пятнадцатая. Преображение Коэтиро Кайфу

(Начало марта 1953 года)

Новый год встретили в Доме учёных, весело, широко, с балом-маскарадом, с высоченной, под потолок, ёлкой, с поздравлением руководства. Приезжал заместитель министра, но Варя не запомнила его фамилии. Предпраздничная суета и сам праздник на время отвлекли её от житейских обстоятельств, а складывались они далеко не лучшим образом. После похода в лес, о котором Варя вспоминать не хотела, но всё равно вспоминала, семейная жизнь дала трещину. Жатько то игнорировал жену, то придирался к каждой мелочи. Она подала бы на развод, если бы не одно но: Варя ждала ребёнка. И, вспоминая объятия Коэтиро, она не знала, каким родится малыш: светловолосым, сероглазым, как Жатько, или же его волосы будут тёмными, глаза чёрными, а лицо смуглым? Она не знала, как быть, как поступить в такой ситуации. Как комсомолка она должна была сказать всю правду мужу и честно признаться, что не любит его. Но стоило Варе подумать, что малыш останется без отца… Ведь даже если это ребёнок Коэтиро, то он может быть похож на неё, а развод – необратимый шаг. И японца после того выхода в лес она больше не видела. Спросила у профессора Михалькова, и того просто затрясло от ярости: оказывается, Коэтиро перевели в БУР – барак усиленного режима.

– Лучший работник! Исследователь! Настоящий учёный – у меня на нём все темы держались, вся лаборатория! Он же специализировался на гинкго! – доказывал Михальков в кабинете генерала Ветрова, но генерал, выслушав профессора, сказал:

– Я займусь этим вопросом. К сожалению, наши режимники подключили военного прокурора, а тот начал, как выражаются прокурорские, «раскрутку» – новые статьи обвинения появляются в деле. Собираются этапировать вашего японца в Хабаровск. Так что ничего не могу обещать. Но попытаюсь пробиться к Самому…

И не успел. Пятого марта тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, рано утром, страна узнала о конце эпохи: умер Иосиф Виссарионович Сталин. Варя плакала, не сдерживая слёз – почему-то поняла, что со смертью Сталина умерли и её надежды быть счастливой.

Институт будто притих – не знали, чего ждать. И каждый раз, видя над входом большой портрет товарища Сталина в форме генералиссимуса, Вара смахивала с ресниц слёзы. Коэтиро она больше никогда не увидит, это недвусмысленно дал понять Михальков, рассказав о своей последней встрече с Ветровым.