Гиблый Выходной

Я вздыхал и плелся по цеху как призрак. Был бы я христианином или католиком, я бы мог уподобить себя с пробудившимся и шатающимся по погосту духом мертвеца. Я искал выживших, я отчаянно молил Господа найти хоть кого-то. Я сравнивал себя с солдатом, выжившим на поле боя после ожесточенного сражения, с солдатом, который очнулся и бродит среди своих убитых сослуживцев. Я до корней волос убежденный пацифист и ничто не заставит меня взять в руки оружие, когда-то, когда я был еще молодым, меня не взяли в армию в первую очередь по моим религиозным убеждениям, а уже во вторую очередь из-за физическх изъянов. Я никогда не носил военную форму, не стрелял, вообще не поднимал руку на ближнего своего, и поэтому мои сравнения себя с солдатом чисто умозрительные.

Прихрамывая и кособочась я в абсолютной тишине совершал обход цеха, каждого квадратного метра, заглядывал во все углы и распахивал все двери и горе сжимало мое измученное сердце. Каждое новое обнаруженное мною тело заставляло съеживаться мое естество и повторять одно и то же: «Да сколько же их, Господи!»

Левушка Нилепин у выхода. Друг Аркадьич в своей кочегарке. На проходной неизвестный мужчина, забитый лопатой.

Неподалеку от 4-ех стороннего фрезеровочного станка под кран-балкой я увидел грузное тело женщины. С трудом перевернув ее на спину я так резко отпрянул назад, что споткнулся и упал. Зинуля Сферина! Она-то что тут делала? Помочь ей было невозможно.

Дальше мне приходилось только считать и не сбиваться со счета. Уже виденный мною до этого лысый незнакомец у станка ЧПУ, молодой охранник под дизельным автопогрузчиком. Отсеченная голова Августа Дмитриева! О Боженьки! У сборочных столов Любушка Кротова и еще странный глухонемой в очках. Потом я нашел мертвого Константина Соломонова и на этот раз он точно был мертв. Когда успел? Еще один неведомый мною несчастный на стекольном участке – весь изрезанный и пристреленный, а неподалеку наша бывшая главная бухгалтерша Оксаночка Альбер. И, о, Бог ты мой, – Юронька Пятипальцев! Тебя-то за что так? Ты же добрейшей души человеком был! Я уже не удивлялся, когда нашел повешенного Степушку Коломенского. Только горестно покачал головой и загнул очередной палец (пальцы на обоих моих руках кончились еще на Кротовой и я начал загибать их по второму кругу). Я осмотрел каждого и только после того как признал невозможность помощи никому, я повернул стопы к металлической лестнице, ведущей на второй этаж, называемый еще антресольным. Мой скорбный путь пролегал через поваленный стеллаж с рассыпанными бобинами пленки, вот тут я не так давно находил мастерицу, а вон там чуть в стороне – начальника производства. В то время они оба еще были живы, теперь они лежат в других местах.

Среди прочего на полу валялся сейф из кабинета Соломонова, я подошел к нему и не без труда поднял на руки. Сейф был не закрыт, толстая дверца свободно болталась на петлях, а внутри, как и следовало ожидать, царствовала пустота. Я точно знал, что в этом соломоновском сейфе помимо рабочих документов, с содержанием которых меня никто бы никогда не познакомил, и чего-то еще хранились деньги приносимые Оксаной Альбер за день до выдачи зарплаты работникам предприятия «Двери Люксэлит».

Воздав благодарственные псалмы Богу за то, что оставил мне крохотную толику сил в моих кривеньких руках, я понес сейф по лестнице на антресольный этаж. Сейф мне чудился стопудовой гирей, он тянул вниз и поднимание по ступенькам мне казалось восхождением Иисуса Христа на Голгофу. Я кряхтел и тужился, истекал потом, вниз тянул не только остроуглый сейф, но и старая толстая телогрейка, под которой мое старенькое измученное жизнью тельце как могло выжимало из себя последние силы. Я полз как раненая черепаха, но спустя, как мне показалось, целый час, я достиг-таки площадки антресольного этажа и с грохотом поставил сейф. Сам сел на него и долго приходил в себя разминая побелевшие пальцы и утирая взмокший лоб и шею. Если бы я был курящим, я бы закурил. Наконец я встал и вновь, подобно штангисту-тяжеловесу, взял сейф в руки. Шаг-шаг-шаг, другой бы на моем месте уже давным-давно справился с этой работой и разве что лишь сбил бы дыхание. А мне же с моей комплекцией и преклонным возрастом, с моей раненой спиной, отзывающейся на каждый шаг уколом боли, с моим физическим и моральным истощением – мне это стоило поистине невообразимых трудов.