Гибрид: Для чтения вслух

— Туда даже заходить страшно, — говорит мама, — я нигде не видела, чтобы был такой беспорядок. Жуткий запах!

За стеной живет Старик-в-шапочке. У него длинная белая борода. Как у Деда Мороза.

Один раз дядя Леня сказал:

— Непонятно, как он спит? Куда девает бороду? На одеяло или под одеяло?

Мне очень хотелось подсмотреть. Но Старик-в-шапочке спит только ночью. А ночью я тоже сплю.

У этого Старика-в-шапочке есть дочка. Она с ним живет. Бабушка называет ее «Халда».

Не на кухне, канешно. А в комнате или во дворе. Чтобы она не услышала. А «Халда» она потому, что опять не убрала за собой помойное ведро.

Я сегодня уже погулял. Поиграл в шалаше. Покатался на велосипеде.

Теперь мне хочется посмотреть, что делает Старик-в-шапочке.

Я поднимаюсь тихонечко на веранду. Открываю чутельку дверь. И смотрю в щелочку.

Старик стоит в углу. В руках у него книжка.

Он качается и жужжит.

Ага! Это он молится.

Только я не разбираю ни одного слова. Старик-в-шапочке жужжит не по-русскому. Неужели Бог его понимает?

— Мальчик, закрой дверь с той стороны, — говорит Старик-в-шапочке.

Как это он заметил меня? Я ведь смотрел в щелочку!

Дома я рассказываю про этот случай.

— Совершенно безобидный старик, — говорит бабушка.

— Лучше бы он читал Маркса, — сердится мой дедушка.

Они приехали на машине вечером. Перекувыркнули весь дом. Мой шалаш поломали. Бабушка сказала — наверное, искали золото. Но золота не нашли.

А Старика-в-шапочке они забрали с собой.

Бабушка плакала. Дедушка сказал:

— Выпей валерьянки. Это лучшее средство.

Валерьяновку любят кошки. Один раз мы напоили Ваську на Никицкой. И он стал кататься по полу как сумасшедший.

Бабушка по полу кататься не стала. Она выпила валерьянку и пошла на кухню готовить ужин.

Нам с дедушкой.

Больше я этого Старика никогда не видел. Скоро и дочка его пропала. А комнату заколотили и повесили печать из сургуча.

Мама, когда приехала, сказала, что надо узнать на Лубянке, за что взяли этого несчастного Старика.

А бабушка решила, что все это «халоймес». Потому что Старик работает раввином. А этого на Лубянке не любят.

Дядя Леня сказал:

— Надо посоветоваться с Митей. Он все-таки писатель и самый умный в нашем кругу.

Раввин — по-иврейски священник. Только я не понимаю, зачем им священник, если они не верят в Исуса-с-Креста?

Рав-вин, рав-вин.

Я знаю уже много иврейских слов от бабушки.

Мишка даже научил меня ругаться по-ихнему: «Кусен тохес»!

Откуда только он это взял? Ведь у него дома — ни одного иврея. И во дворе никто по-иврейски не калякает.

Дедушка спорит, что никакого, вообще, иврейского языка нет. Это язык ломаный немецкий.

Но дедушка даже по-ломаному не говорит.

По-ломаному говорит только Адельсидоровна. Она вообще на всяких языках разговаривает, потому что везде побывала до революции, когда еще замужем не была.

А «халоймес» — это значит пустые хлопоты.

На Лубянке.

Муравейник

В Лосинке тихо. Слышно, как на станции идет поезд. Это не поезд, а электричка.

Электричка останавливается, а поезд проходит мимо. Поезд стучит: тра-та-та, тра-та-та. А электричка, когда трогается, воет. Как сирена.

Сегодня я жду электричку. Или Аня привезет арбуз. Или мама приедет с Мишкой.

Вот — слышите? Это электричка.

Поезда ходят злые. А электрички — веселые.

Мама сказала: если ты совсем соскучишься, я уговорю Мишу к тебе приехать. На несколько дней.

Еще весной Мишка своровал в парке каштан. И принес маме. Мама любит цветы до ужаса.

— Да он втюрился, — сказала Нюра. — Вот смехота!

Мишка сразу убежал. Ну и что? Я тоже втюрился.

В кого? — Не скажу. Не скажу, и всё. Это секрет.

А в маму все втюриваются. Она жутко красивая.

Та-та-там, та-та-там, та-та-там…

Нет, это поезд. Он в Лосинке не останавливается.

Мама дачу не любит. Она сюда ездит только из-за меня. В городе дышать нечем. А на даче скучно. Потом — она боится. Вот папа вернется нежданно-негаданно, а дома никого нет.

Тетя Муся-из-оперетты перестала ссориться с мамой из-за папы. Она взяла своего Шершеневича и приехала к нам в Лосинку.

— Ты же знаешь, что я — тру-ля-ля, — сказала тетя Муся, — на меня сердиться бессмысленно. А тебя я все равно обожаю. И жить без тебя не могу.

Тут они стали обниматься и на радостях пошли в лес. А в лесу нам попался муравейник. Вот такой. Больше меня.

Шершеневич закричал:

— Вот он — символ счастливого человечества! — поднял меня на руки и хотел посадить на эту кучу.

Я по-правдашнему испугался. Но мама меня спасла.

— Вадим! Зачем вы пугаете мальчика? Ведь он не понимает ваших шуток, — сказала мама.

— А я не шучу. Я учу его жить, Ниночка Георгиевна! На этом свете можно выжить, только если хорошенько испугаться.

— Вы говорите какие-то несусветные вещи. Это интересно — когда вы пишите стихи. Но зачем устраивать театр из жизни?

— Вы чудачка, ей-богу. Если бы это был не мальчик, а девочка. Ладно, пусть растет, как цветок. Со временем вы поймете, как я прав.

Я совсем не хочу быть девчонкой. Мне нравится быть мальчиком. Пусть лучше Шершеневич сам будет девочкой.

— Страх — великое лекарство от глупости! — заявил Шершеневич и позвал всех на речку.