Гибрид: Для чтения вслух

А я еще не знал, что надо говорить и ответил наобум: за «Аренду». И тут же схлопотал в ухо. После той трагической ошибки Секиль гонялся за мной целый год. Выручали только быстрые ноги. Я ведь лучше всех бегал «в колдунчики» еще в Сокольниках. А «в колдунчики», знаете, каким надо быть вертким, чтоб тебя не осалили? Раз — сюда, потом раз — туда! Сразу запыхаешься. Интересно, играл товарищ Сталин «в колдунчики», когда был маленький? И спросить не у кого.

— Имей в виду, по уху можно схлопотать в любом возрасте, — так сказал дядя Леня.

Только теперь я понимаю, какой это был умный человек.

Хотя тетя Ира всегда считала, что дядя Леня не такой умный, как дядя Митя. Тогда, я не понимаю, зачем тетя Ира вышла замуж за дядю Леню, если дядя Митя умнее дяди Лени?

Вечно эти взрослые что-нибудь напутают, и мы, дети, должны за них расхлебывать. А жить когда?

Ну, так вот. Я решил на всю жизнь уже никогда не торопиться с ответом. Сначала надо крепко подумать. Кто свой, а кто чужой. Где «Форштад», а где «Аренда».

Да еще этот Секиль все дороги перекрыл. То из магазина выскочит, то прямо из-за угла!

У нас в городе шла будь здоров какая война!

Может, и у взрослых такая же катавасия? Мы считаем, что главный — товарищ Сталин, а немцы считают, что главный — товарищ Гитлер.

— Все евреи рвутся в начальники. Другим — ходу не дают. Из-за них весь сыр-бор, — авторитетно сплюнул сквозь зубы Котик. — Возьмем за пример: ихний Иуда подсуетился и на Христа нашего настучал. Чтоб на его место сесть. Это уж как пить дать!

— Когда? — ошеломился я.

Делаю вид, что про Иуду слышу первый раз.

— Когда, когда — в позапрошлые года!

У нашего командира все сведения из первых рук.

Я повторил дома слова Котика. Но Адельсидоровна возмутилась:

— Тогда почему-таки народ выбрал на первую роль товарища Ленина, а не товарища Троцкого? Имей в виду, Троцкий был стопроцентный еврей. Это он выиграл революцию в Петрограде.

Бориспалыч добавил, наверное из газеты:

— После Гражданской войны он поставил в Москве памятник Иуде «как первому борцу за освобождение рабочего класса».

Значит, опять нескладушки-неладушки! Надо бы у взрослых этот вопрос до конца выяснить. С женщинами говорить о серьезных вещах бесполезно. Таисия в школе только раскричится: Не ее это «собачье дело».

Не ее дело… Не ее дело… А чье это, с позволения сказать, дело? Дедушку не спросишь, он будет нервничать. От нервов может быть даже удар в голову. Павлуша закончил два института и самый образованный в нашей семье, но он занят своей новой постановкой с тетей Машей. Когда придет случай, я обязательно выспрошу у дяди Лени насчет евреев, Иуды и товарища Троцкого. Все-таки он сам скакал на коне в Гражданскую войну и должен разбираться в людях.

Дядя Павлуша вечером сказал:

— За что я безумно люблю театр? На сцене самый последний дурак может оказаться великим умником. А самый большой подлец может объявить себя Пророком или даже Верховным главнокомандующим.

Я не знаю, кого он имел в виду.

По радио передавали плохие новости. От Ани мы получили первое письмо.

Первое письмо от Ани

Письма из Москвы приходили редко. Даже не каждый месяц. Каждый месяц только приходили телеграммы от папы: «Все в порядке целую Костя».

В телеграммах ни запятых, ни точек не пишется. Для экономии. Вот бы в школе так сделали, для экономии!

Но понять из телеграммы ничего нельзя, какой там в Москве порядок. А вот когда приходили письма от бабушки Лизаветниколавны или от Ани — все становилось ясно. Поэтому писем ждали все с нетерпением и на дню по два раза спрашивали.

Приходит мама с работы и первым делом спрашивает:

— Приходили письма?

Как будто письма сами ходят!

Бабушка приходит с базара и тоже спрашивает у меня, а нет ли письма.

Дедушка приходит с прогулки и спрашивает только про последние известия по радио. Про письма он никогда не говорит. Дедушку интересуют только сводки Совинформбюро и газеты. Даже любимый Карл Маркс отошел теперь на второй план.

Бабушка ему не раз выговаривала, чтобы он бросил читать газеты, потому что от газет портятся глаза. И повышается давление.

И вот наконец пришло письмо. Даже целых два.

Бабушка написала коротенькую записочку. Она волнуется, как я учусь. И как я ем. А про себя ничего не написала. Зато Аня расписала все, и мы узнали, какая у нас героическая бабушка.

Мы сидим вечером вокруг коптилки, и мама читает в третий раз письмо от Ани:

«…Москву стали бомбить сразу, как только вы уехали. Почти каждую ночь. В бомбоубежище никто не ходит».

— Наверное, сидят в темной комнате под сводом. Думают, что свод непробиваемый, — замечает дядя Павлуша.

«…Дежурим в подъезде и на крыше. На днях наша бабушка залезла на чердак и тушила там зажигалки в кадушках с песком».

— Уж как она их тушила, я даже представить себе не могу. Лопаткой или руками? — удивляется мама.

«…Елизавета Николаевна сама погасила уже восемь зажигалок. Поэтому наш дом и не загорелся. А вот в большой дом, который выходит на улицу против Театра Революции, попала фугасная бомба. Сережа сидел в этот момент на крыше и как закричит: „Упал большой дом… Упал большой дом!“».