Гиллеспи и я

Да и помимо счетов в доме номер одиннадцать хватало работы, поскольку Кристина, хоть и числилась горничной, не горела желанием хлопотать по хозяйству. Энни понимала, что стоит избавиться от девушки, но не могла набраться храбрости. Однако чаша ее терпения переполнилась в октябре, когда Кристина попросила отгул до вечера, а вернулась лишь на следующий день. На этот раз она явилась совсем пьяной и, ничем не объяснив опоздание, уснула в кресле на кухне. Наконец Энни рассчитала ее — к возмущению Кристины, которая ушла с видом оскорбленной невинности (впрочем, мы еще услышим о ней). Новая горничная, Джесси, оказалась полной противоположностью нерадивой предшественницы: Кристина была взбалмошной и хорошенькой, а Джесси — скучной дурнушкой. К сожалению, и у нее были свои изъяны, которые проявились со временем.

* * *

Что касается карикатуры, я следила за каждым номером «Тисла», пока Финдли не завершил серию в конце ноября, но сомнительный шарж на Неда и Кеннета так и не был напечатан. Сегодня в связи с этой темой невольно вспоминается Оскар Уайльд (великолепный писатель, но невыносимый позер). Конечно, описываемые события происходили за несколько лет до процесса Уайльда, но случались и другие скандалы с участием известных особ, и Кеннет Гиллеспи едва ли питал иллюзии о возможных последствиях своего разоблачения.

Его венецианский друг все так же работал на реке, неизменно занимая место на корме гондолы и с важным видом задавая курс, а его старший напарник смеялся и пел, налегая на весло. К счастью, после истории с Финдли Кеннет стал вести себя скромнее: реже бывал в парке, обедал в лавке или в кафе по соседству. По вечерам он оставался дома у матери или заходил в квартиру номер одиннадцать к племянницам. По словам Энни, в последнее время Кеннет выглядел весьма подавленным — вероятно, обвинял себя в том, что Нед не одержал победу над Лавери. Хотя карикатура Финдли не увидела свет, Кеннет был уверен, что до Комитета изящных искусств дошли определенные слухи.

Однажды, спустя две недели с того дня, как мистер Кроухолл появился на страницах «Тисла» в образе пугала, я шла по Грейт-Уэстерн-роуд и вдруг сообразила, что «Шерсть и чулки» где-то рядом. Я давно не видела Кеннета и, желая узнать, как он себя чувствует после чудесного избавления, решила наведаться в лавку. Я задумала притвориться, будто остановилась у витрины, случайно проходя мимо, и поэтому бодрым шагом подошла ближе и принялась внимательно разглядывать сначала пирамиду катушек с хлопковой нитью, а затем садовую лейку. Подняв глаза, я внезапно обнаружила, что в упор смотрю на Кеннета, который слонялся по лавке взад-вперед, рассеянно глядя на улицу. На миг мы оба смущенно застыли, разделенные тонким стеклом. Брат Неда вздрогнул, словно нашкодивший кот, но, опомнившись, коротко кивнул. При других обстоятельствах я могла бы зайти поздороваться, но теперь, желая избежать неловкости, весело помахала ему рукой и зашагала прочь. Кеннет отвернулся от окна и на негнущихся ногах побрел к прилавку. Вид у него был совершенно жалкий.

Впоследствии мы были исключительно вежливы друг с другом при встрече, но Кеннет всегда отводил глаза, не решаясь смотреть мне в лицо. Он выглядел несчастным и подавленным; видимо, Энни была права, и он бесконечно казнил себя за то, что якобы стал причиной неудачи брата.

Увы, ближе к осени — и вопреки мольбам Энни — Кеннет взялся за старое. Движимый отчаянной тоской, он вновь предался сладострастным забавам с гондольером, теперь выбирая более рискованные места: ночью на пустой сцене, в сумерках за гробницей на кладбище, а однажды (по словам Энни, а ей нет резона сочинять) средь бела дня — на верхней площадке полупустого трамвайного вагона. Нед и его родные пребывали в неведении, но было ясно, что рано или поздно Кеннет попадется.

Но даже тогда мы не представляли, что случится в ноябре.

* * *

Выставка закрывалась десятого числа: участники паковали экспонаты и разъезжались; многие сооружения начали разбирать, а по реке Кельвин перестали сновать прогулочные лодки. Через несколько дней Мейбл заглянула в спальню Кеннета, чтобы позвать его на завтрак, и обнаружила пустую кровать и записку под подушкой. Судя по всему, ночью он собрал свои пожитки и тайком выбрался из дому. В записке, адресованной матери, он сообщал о решении покинуть Глазго. Он не указал, куда направляется, но умолял Элспет не волноваться и обещал написать, «когда устроится».

Нед на несколько дней прервал работу над очередным портретом и обратился в полицию с просьбой расследовать исчезновение брата, однако в розыске ему было отказано. В конце концов, Кеннет оставил письмо; он был старше двадцати одного года и уехал по собственной воле. Не сумев заручиться поддержкой полиции, Нед предпринял попытки найти Кеннета самостоятельно: дал объявления в газеты, к югу и к северу от границы, опросил знакомых брата, но так ничего и не выяснил.