Гиллеспи и я

Конечно, Неда огорчило, что брат сбежал втайне от него. Вдобавок теперь ему самому нужно было работать в лавке два дня в неделю, пока не найдется замена Кеннету. Художник принял удар судьбы с мужеством, достойным восхищения. Ради матери он постоянно бодрился и уверял нас, что Кеннет отправился на поиски новой жизни, и мы непременно услышим о его достижениях. Не зная тайны брата, Гиллеспи рассматривал случившееся просто: в его глазах Кеннет уехал из города, чтобы вырваться из однообразия и не прозябать вечно продавцом в лавке.

Энни же придерживалась иной версии исчезновения деверя, которую она не спешила озвучивать. Едва ли совпадение, что он сбежал через несколько дней после закрытия Выставки. Работы для гондольеров больше не было, и, вероятно, они вернулись на родину.

Однажды, в редкий для ноября погожий день, мы стояли у входа в Ботанический сад, покупая билеты.

— Думаю, он уехал в Венецию, с Кармином, — поделилась Энни. — Или вместе, или вслед за ним.

— В самом деле? — удивилась я. — Кеннет не очень-то похож на любителя приключений такого рода. Например, отправиться в Италию одному. Он ведь не говорит по-итальянски?

— Знает несколько слов от Кармина. Но если они поехали вместе… Сибил! Стой!

Девочка с такой скоростью неслась вперед, что уже почти скрылась из виду за дворцом Киббл. Роуз, которая сначала потопала за ней, вернулась к нам, однако непослушную Сибил пришлось звать несколько раз. Наконец она неохотно остановилась и стала с несчастным видом ковырять носком траву. Ей до сих пор не рассказали, что обожаемый дядя Кеннет покинул город. Нед все еще надеялся, что брат передумает и вернется домой, и никто не хотел расстраивать Сибил напрасно.

Энни вздохнула, пряча кошелек.

— У него деньги есть? — спросила я.

Она покачала головой.

— Нет… По-моему, он справится. Здесь ему все равно хуже. Может, Кармин устроит его гондольером.

Я живо представила себе Кеннета, бороздящего венецианские каналы с веслом, и чуть не рассмеялась, до того нелепой вышла картина. Не скажу, чтобы меня обрадовало загадочное исчезновение брата Неда, но, пожалуй, оно принесло мне — да и Энни тоже — некоторое облегчение. Вдобавок мы могли утешать друг друга, и мысль о том, что Кеннет укрылся со своим другом-гондольером где-то вдали от Глазго, вселяла некоторую надежду.

Побег Кеннета все восприняли по-разному. Мейбл, несмотря на свою чрезмерную впечатлительность, порой умела с необычайным самообладанием реагировать на самые серьезные потрясения. Так было и в случае с Кеннетом.

— Он взрослый мужчина, — заявила она однажды. — И вполне способен позаботиться о себе. Наверняка сбежал за девушкой.

Быть может, отчасти на Мейбл повлияли перемены в ее собственной жизни: между ней и Уолтером Педеном неожиданно возникло взаимное притяжение. Хотя их роман только начинался, вместо того чтобы хандрить дома или докучать Неду в мастерской, как в прошлом году, Мейбл всю осень проводила с Уолтером и его многочисленными друзьями из Художественной школы, где он вел вечерние занятия. Разношерстная компания состояла из бедных художников и преподавателей живописи, как мужчин, так и женщин, любителей дешевых развлечений — поужинать у кого-нибудь в гостях или посмотреть спектакль на галерке. Красота Мейбл послужила ей пропуском в этот круг эстетов. Благодаря Педену, который поставил себе цель развеселить девушку, та все меньше переживала из-за Кеннета.

К несчастью, Элспет не могла похвалиться подобным хладнокровием. Чем дольше от сына не было ни вестей, ни писем, тем сильнее она тосковала. Разумеется, она не догадывалась о его двойной жизни, и мы с Энни не могли поделиться с ней своими предположениями. Полагаю, открытие, что Кеннет предпочитает мужчин, встревожило бы ее куда серьезнее, чем его побег. Бедняжка Элспет! Как бы мы ни пытались ее успокоить, разлука с сыном причиняла ей немалые страдания.

Впрочем, тяжелее всех отсутствие Кеннета переносила Сибил. Настал миг, когда ей пришлось сказать правду: дядя уехал и неизвестно, когда вернется. От этой новости девочка совершенно утратила покой и весь ноябрь провела в мрачном расположении духа. Она все чаще жаловалась на мигрени и несварения желудка, стала плохо спать и ночью нередко слонялась по квартире. Все эти симптомы проявлялись ярче всего, когда Сибил бранили за злонамеренные выходки. На стенах по-прежнему возникали гнусные рисунки, и вдобавок у девочки появились новые дурные привычки. Например, она взяла моду менять местами предметы в комнате — украдкой, словно маленький шкодливый призрак, — и, хотя вреда это не причиняло, домашним было неудобно и неприятно. Гораздо более зловещим выглядело ее новое пристрастие к спичкам: коробок часто пропадал из гостиной или кухни и неизменно обнаруживался у Сибил в кармане. Как-то раз на полу нашли обугленную берлинскую вышивку Мейбл, а позже — деревянную лошадку Роуз.